Зенон Францевич загадочно улыбнулся.
— Выгоду-то мы и предусматриваем. Чем больше будет соболя в нашей тайге, тем выше поднимется и добыча его. А знаешь, Петро, как это будет выгодно государству?.. Мех баргузинского соболя является царем всех мехов… Ведь это золотая валюта!..
— Это, паря, чо тако? — удивленно спросил Хабель.
— Как тебе проще объяснить… Ну, это денежная единица какой-нибудь страны, — в общем, иноземные деньги… Скажем, продали мы партию собольих шкурок американцам. Получаем их деньгами и покупаем у них нужные нам машины. Понял?
— Вот оно што!.. — удивленно воскликнул таежник. — Как не понять, не чурбан же я… А, паря, тогдысь нас не будешь гонять?
— В заповеднике не разрешу промышлять.
— Хы, а как же быть-та?
— За пределами заповедника соболя будет вполне достаточно. Знай не ленись только. В ближайшие годы мы займемся переселением соболя в те места, где наш баргузинец приживется… Ну, например, в Голонде отпустим пар несколько…
— Паря, если не сказку, то враницу баишь, — Хабель недоверчиво покачал головой.
— Это же цель нашего заповедника!.. Пойми, чудак-человек. Придет время, поголовье соболя, возможно, станет не меньше других многочисленных зверьков. Будут отлавливать его и в специальных клетках развезут по всей сибирской тайге.
— Э-эх, Зенон, умный ты человек, а баишь сказку старой бабки. В первый же год их приберут, — уверенно заявляет Хабель.
— Сами будете охранять!.. Сами охотники.
Хабель рассмеялся недобрым смехом.
— Можа, я гожусь в стражники?.. А?..
— Почему бы нет. Люди ошибаются. Исправляются. Продолжают честно жить и трудиться. Ничего особенного нет тут. Я даже мечтал найти такого лыжника, от которого никто бы не мог уйти…
Хабель поднял лохматую голову и в недоумении уставился на Сватоша.
— Ты, Зенон, смеешься?
— Я не люблю смеяться, когда разговор касается охраны природы.
В полутемной юрте воцарилось молчание. Сватош, утомленный бессонной ночью и дневным переходом, быстро заснул.
А Хабель, приняв очередную дозу лекарства, лежал с открытыми глазами на мягкой постели. Тихо потрескивает костер. В щербатое отверстие дымохода одна за другой вылетают искорки и тают во мгле. «Коротка же жизнь у вас… Родились в огне, прокружились до потолка, нырнули в дыру и умерли. А чем же моя-то лучше ихней. Родился, поднялся чуть-чуть на ноги и пошел давать круги… Непутяво кружусь… Упромыслил соболя, продал, пропил, снова иду…» Тяжело, горько. На душе разлад. Столько Хабель принес хлопот Сватошу. «Хоть бы ругнул по-мужски похабно или на худой конец презирал бы… Дак нет же, еще и лечит… Ночь не спал из-за меня, в одной безрукавке вертелся, а меня укутывал своей шинелью…»
По ту сторону костра мертвецким сном спит Зенон Францевич. По таежной привычке лежит спиной к огню.
«Тоже научился по-нашему жарить спину, — усмехнулся Хабель. — Спи, сёдня я буду огонь держать…»
* * *
Поздно вечером они доплелись до Кудалдов. Только в двух домах горел в светцах огонь. Через обмерзшие стекла едва пробивался скудный мигающий свет. К одному из них они и подошли. На стук отворилась дверь, и в сенцах раздался женский голос.
— Кто там?
— Я!.. Мы с Петром.
— Зоня, ты?
— Я, я, Катенька!.. Отопри скорей… Замерзаем…
— Ох, бедняжки! Сейчас, минуточку! Да где же эта несчастная заложка-то?
В открывшуюся дверь Зенон Францевич втолкнул замешкавшегося Хабеля.
— Здравствуйте, Катя, Валя!
Заметив, с каким удивлением женщины уставились на незнакомого человека, Сватош представил своего спутника: «Знакомьтесь, Петр Хабель!»
— Хабель?! — вырвалось одновременно у обеих женщин.
— Да, на этот раз собственной персоной!
Взгляд Екатерины Афанасьевны выражал растерянность и удивление.
— А я… а я думала…
— Да, да, Катя, ты думала, что он богатырь, а он… Вот он какой… Да, Катенька, мы очень голодны…
Ужин состоял всего из двух блюд, но был приготовлен очень вкусно. Перед едой таежники пропустили по доброй чарке горькой настойки и с великим наслаждением принялись за еду. После мясных блюд хозяйка по-сибирски подала чай с вареньем из черной смородины.
За чаем Зенон Францевич в первую очередь спросил о своих собольках, а потом уж о хозяйственных делах. Следивший за разговором Хабель заметил, что жена Сватоша глубоко вникает во все дела заповедника и, если нужно, дает необходимые распоряжения. «Толковая баба», — заметил про себя Хабель.
А на следующий день Хабель зашел в канцелярию заповедника. В углу за массивным столом сидел Зенон Францевич и что-то записывал в толстой тетради.
— А-а, Петр, садись. Я сейчас допишу.
В небольшом шкафу Хабеля заинтересовали искусно препарированные птицы. В нижнем ряду, словно живые, застыли в естественных позах две белки, горностай и соболь. Тут же были тарбаган, несколько пищух и малюсеньких мышей.
Закончив писать, Зенон Францевич вышел из-за стола и подошел к Хабелю.
— Слушаю тебя, Петр.
— Да вот, пришел поговорить по душам…
— Ну что ж, рассказывай, как дальше жить собираешься… Пора уж бросать браконьерить.
— А… Все равно сидеть в тюрьме!
— Нет, не все равно. Главное, ты понять должен, какой вред приносишь заповеднику…
— Вот поэтому и пришел я… Не понимал я раньше ни тебя, ни твоей работы, Зенон. А вот здесь увидел… Дошло. Слово даю… Ей-бог. Не пойду больше в заповедник…
— Очень хочется тебе поверить. А знаешь, — вдруг решился Сватош, — завтра наш завхоз едет в Баргузин… Поезжай с ним домой… Заявлять на тебя пока не буду… Надеюсь на твою совесть и на твое слово.
Он снова подошел к столу и задумчиво склонился над ним. А Хабель топтался на одном месте и не уходил. Горький комок защемил горло, неприятно защекотало внутри.
— Зенон!.. Я… Мне… Поверь… Возьми к себе.
— Кем я тебя могу взять… В охрану?
— Кем хочешь…. Только возьми… Ей-бог!
* * *
Вечером следующего дня, отправив Хабеля на поимку Остяка, Сватош долго и задумчиво листал свои тетради.
— Зоня, тебе нехорошо?
— Нет, Катя, самочувствие у меня в последнее время, наоборот, хорошее… Со снабжением налаживается… Хабель…
Екатерина Афанасьевна тяжело вздохнула:
— Сколько раз тебя Хабель обманывал…
Зенон Францевич понимающе посмотрел на жену и улыбнулся:
— Катя, я хочу рассказать тебе один случай… Однажды я в тайге заблудился. Близко был у смерти… Помирал с голода… Решил, что конец настал. Разжег костер, лег на лыжи и впал в забытье. Сколько времени спал, не помню. Разбудил меня громкий выстрел. Смотрю, а передо мной на снегу лежат сухари и кусочек жирного мяса. Костер ярко горит. Схожу с ума — подумалось, а сам жадно ем сухари, грызу мерзлое мясо… Наелся. Тереблю себя за ухо — больно, значит все это наяву. Начал звать своего спасителя… Но он не откликается. Огляделся кругом — вижу, моя ангура воткнута кем-то в снег с наклоном в ту сторону, куда мне нужно было идти. Напился чаю, мне стало легче, и я пошел. Иду по чьей-то чумнице, ни о чем не думаю… Отупел совсем… Долго шел я за кем-то… Подойду к его отогу[26] — костер горит, все готово к ночлегу, а дров на две ночи хватит. Высплюсь, отдохну и снова в путь по чьей-то лыжне. На третий день я вышел на нашу старую чумницу, недалеко от Кудалдов. Смотрю, а свежая-то чумница свернула в сторону к скале. Я глянул вверх, а там стоит Петрован Хабель и улыбается мне… В нем сидели два Петра… Один — храбрый, великодушный, русский мужик. Второй — злой хищник. Вот второго-то я и мечтал выжить из него. Видишь, Катя, как получается в жизни…
