— Вы знаете, что ваш сожитель Павел Волнухин найден сегодня убитым?
— Вы шутите?
— Помилуйте, какие уж тут могут быть шутки! — Октаев взглядом впился в глаза парня.
— Кто же его убил? — спросил Швецов.
— Это я хотел задать вам. Вы жили с покойным.
— Да, жил. И не один. Кондратьев с нами.
— Не припомните ли, с каких пор?
— Кажись, с весны мы вместе. После пасхи поселились у мельника.
— Почему именно с Кондратьевым и Волнухиным?
— Работаем на одной фабрике. Сговорились. Дешевле, значит.
— Когда вы последний раз видели Павла?
— Да вчера. Он после смены стоял недалеко от проходной с двумя какими-то девками, а я к сестре шел на именины мужа.
Пристав припомнил листок с куплетами, найденный в кармане убитого.
— Что это за девицы были?
— Скорее всего фабричные.
— Скажите, Швецов, были ли у пострадавшего крупные суммы денег?
Михаил хихикнул:
— Какие суммы у нашего брата!
— На праздник аванс давали!
— У Павлухи копейка в кармане не задерживалась. Он и выпить, значит, был не дурак, и сладкое любил. Много сахару ел.
— Ну а неприятели у Волнухина были?
— Были. Нрав у Павлухи тверезого покладистый. Но уж выпьет, задорный становился. На прошлой неделе подрался с одним фабричным, поколотил его, тот пригрозил, что Павлуха попомнит об этом.
— Как фамилия фабричного?
— Не знаю.
— Откуда же вам известно о драке?
— Сам Павлуха рассказывал.
— Как вы думаете, Швецов, почему убили Волнухина? С целью грабежа? Или по мести? Или пострадал за любовь?
— Не знаю, господин пристав.
Октаев составил протокол допроса, прочитал его Швецову и предложил подписать.
Потом допросил Кондратьева. Тот ничего не добавил.
В сопровождении пристава и городовых Швецова и Кондратьева препроводили на квартиру, там в их присутствии перетрясли их холостяцкие пожитки. Калош ни один из обитателей каморки в доме мельника Гаврилы не носил, каких-либо материалов по делу найдено не было. Папка пристава тем не менее пополнялась документами. Был подшит к делу протокол допроса сестры Швецова, подтвердившей, что ее брат в день убийства вечером приходил к ней. Врач земской больницы удостоверил, что Василий Кондратьев семь дней подряд ходил на перевязку и в тот день был у него на приеме. В ткацком цехе фабрики Берга нашли не очень грамотную записку: «Начало. Брат путается. Хотел наповал. Ножик сорвался и себе руку порезал. Прошу расследовать Петрова. Конец».
Можно было догадаться, что некто, пожелавший остаться неизвестным, хочет или помочь следствию, или, наоборот, направить его по ложному следу. Записку приобщили к делу.
Поступило заключение от тверского городского врача, который сообщил, что «смерть Павла Волнухина наступила от кровотечения из многих ран, нанесенных острым режущим орудием — кинжалом или финским ножом».
Пристав, прочитав заключение врача, с досадой швырнул бумажку на папку. Отчего наступила смерть, всем было ясно уже при первом осмотре трупа. Но вот кто держал в руке это «острое режущее орудие»? Октаев с тревогой думал, что, несмотря на допрос многих людей, следствие не продвинулось к истине ни на шаг. Пристав вспомнил о калоше. Подошел к шкафу, снял ее с полки, повертел в руках. Иметь такую улику и не найти преступника! Это же смешно. Бросил калошу на стол. Что это? Пристав заметил сероватый комочек, выпавший из носовой части ее. Взял в руки. Да это же хлопок! Самый настоящий хлопок! Октаев обрадовался находке. Преступника надо искать на фабрике! Найти человека, который носил калоши до 11 ноября, а на другой день их уже не надевал.
И еще одно соображение пришло в голову Октаеву: Волнухин — молодой человек крепкого сложения, получивший тридцать ранений и умерший от потери крови, не мог не сопротивляться; вполне возможно, он, обороняясь, сам мог нанести убийце раны. Пристав вспомнил про записку, подброшенную кем-то на фабрике. Во все больницы были направлены срочные запросы: кто обращался за медицинской помощью 12 ноября. Среди ответов тверских докторов внимание пристава привлекла справка врача берговской больницы. В ней сообщалось, что 12 ноября в 10 часов утра на прием приходил ткач фабрики Берга Михаил Петров. Порез левой руки. Пострадавшему промыли рану, на кисть наложили повязку. Пристав снова вспомнил о записке и немедленно послал городового за Петровым.
— Где вас угораздило руку-то повредить? — как бы между прочим спросил пристав Петрова.
— Рубил говядину, господин начальник, и промазал, по пальцу задел.
— Эка неосторожность какая! — посочувствовал Октаев. — Чем рубил-то?
— А-а-а… Топорик такой у нас есть. Топориком.
— А на чем рубили?
— Как на чем?.. На стульчике… Такой чурбанчик…
Уже другим, суровым тоном пристав добавил:
— Что ж, проверим ваши показания.
Октаев встал, вызвал городового. Втроем они направились в фабричный барак, в каморку номер 34, где Михаил жил с братьями. Пригласили понятых. Пристав обратился к Петрову:
— Прошу представить стульчик-чурбанчик, на котором вы рубили вчера говядину, и топорик, которым повредили себе руку.
Петровы не сразу вспомнили, где находится стульчик, его нашли в чулане, долго пришлось искать и топорик. Пристав внимательно оглядел предметы.
Глаза его удовлетворенно светились:
— Давненько вы им, однако, не пользовались!.. Эксперты об этом скажут. Ляхов, заберите!.. А теперь поищем калошу.
Но калош Петровы не носили.
На другой день Октаев снова вызвал Петрова на допрос:
— Ну что, будем запираться?
— Не понимаю, господин начальник, чего вы от меня хотите, — пожал плечами Петров.
— Рана беспокоит, — Октаев заглянул в бумажку, лежавшую перед его носом, — глубокая и широкая. Зачем вам сочинять басню о рубке мяса? Вчера мы осмотрели топор и стул, вы сами убедились в своей лжи, а сегодня…
Пристав взял со стола бумажку, прочитал вслух: — «Рана на большом пальце левой руки у Петрова могла быть нанесена ему колющим орудием… защищаясь от нападения, он держал левую руку вытянутую вперед, а нападающий проколол ему насквозь мягкие части большого пальца. Такая же рана могла быть причинена Петровым самому себе при условии, когда он, обнимая кого-либо левою рукою, правою наносил удары тому лицу и нечаянно поранил себе палец».
Пристав перевел взгляд на Петрова и заметил на его лице растерянность.
— Ну, что скажете?
Коротким жестом Петров разрубил воздух:
— Расскажу правду. На меня напали… Шел поздно ночью домой. Возвращался из деревни с праздника. На Грабиловке ко мне приблизились трое, стали требовать деньги. У меня ни копейки. Один из них выхватил нож и замахнулся. Я поднял руку и сразу же почувствовал в ней боль и убежал.
