И тут же вслед за ним пробежал другой человек. Он бежал странно, как-то боком, прижав одну руку к груди.
Глеб повернулся, выхватил пистолет. Но человек, пробегая мимо него, прохрипел, задыхаясь:
— Не стреляй… надо… догнать… гада…
— Витька! — не своим голосом закричал Глеб. — Что с тобой? Он кинулся вслед за Пановым, вслед за убегавшим парнем. Впереди, где-то далеко, вдруг застрекотал мотоцикл.
Парень на секунду остановился, потом ринулся к забору, но тут же отскочил, одним прыжком перемахнул через сугроб, выбежал на мостовую и, оглянувшись, выставил согнутую в локте руку. Неожиданно грохнул выстрел.
Пуля просвистела где-то рядом с Устиновым. Он не увидел, только почувствовал, как упал в сугроб Панов. А из-за забора, куда только что собирался скрыться парень, уже появился какой-то человек.
— Помоги Панову!.. — крикнул ему Глеб.
Он уже пришел в себя и теперь четко представлял все, что произошло. План нарушился. Но там, сзади, откуда неслись крики и шум борьбы, уже действуют две группы перехвата. Оттуда никто из преступников не уйдет теперь. Вот только этот, один, вырвался из кольца. Это, конечно, Петр Лузгин, Гусиная Лапа, о нем уже все известно. Сейчас он стрелял в Панова, он самый главный. Его надо взять во что бы то ни стало. Надо! Живым!..
А Лузгин уже пересек мостовую, перемахнул через новый сугроб, на той стороне улицы, и теперь бежал вдоль высокого, глухого забора. Через него не перелезешь. Вот он рванул калитку. Ага, заперта! Побежал дальше.
Совсем близко уже тарахтел мотоцикл.
Глеб устремился вперед, перебежал мостовую, тоже одним махом перескочил сугроб. Быстрее, быстрее, пока не кончился забор. Тому легче бежать. И Глеб, не раздумывая, на ходу скинул пальто, потом шапку, толстое кашне.
— Стой! — крикнул он. — Стой!..
Он почувствовал, что уже не задыхается, не стучит сердце, тело налилось упругой силой, стало легким и послушным.
Расстояние сокращалось медленно, но неуклонно.
Лузгин внезапно оглянулся, опять согнутая рука выставилась вперед.
Глеб упал, на секунду опережая выстрел, и тут же вскочил. Пуля просвистела где-то над головой.
— Врешь… — сквозь зубы процедил Глеб.
И опять он кинулся вперед, легко, мощно рассекая воздух разгоряченным телом.
Кончился забор. Лузгин тотчас перевалился через низкий штакетник и, неожиданно глухо вскрикнув, упал.
Глеб был уже совсем близко, когда Лузгин вскочил и, прихрамывая, побежал в глубь двора к темневшему за деревьями дому.
— Стой! — снова крикнул Глеб. — Стой лучше!..
Он с разбегу перепрыгнул через штакетник, не упал и кинулся дальше за темным силуэтом, мелькавшим среди деревьев.
В этот момент мимо него со сдержанным, клокочущим урчаньем пронеслось, словно снаряд, пушистое вытянутое тело.
Лузгин был уже около дома, когда собака настигла его. И тогда снова грохнул выстрел. Собака, взвизгнув, упала на Лузгина, когтями раздирая пиджак на нем, но тут же соскользнула вниз и мертво вытянулась на снегу.
Внезапно в окне дома вспыхнул свет, дверь распахнулась, и в ее проеме появился какой-то человек в пальто, наброшенном на плечи, из-под которого виднелась белая ночная рубашка, и в валенках на голых ногах. Щурясь, он испуганно вглядывался в темноту. Лузгин был совсем рядом. Глеб увидел, как снова вытянулась согнутая в локте его рука. И тогда он, не останавливаясь, на бегу, вскинул пистолет. «Все, — пронеслось у него в голове. — Стрелять и мы умеем. Только…»
Грохот выстрела нисколько не оглушил его. Глеб увидел, как Лузгин, вскрикнув, прижал руку к груди, завертелся на месте от боли, потом тяжело побежал в сторону от дома.
А человек в накинутом пальто, оглушенный, все еще растерянно стоял в дверях.
Лузгин бежал в дальний конец двора. Глеб, настигая его, был уже почти рядом. Внезапно Лузгин оглянулся, потом сделал неожиданный скачок в сторону и, прижавшись спиной к дереву, сунул левую, здоровую руку в карман.
И тут Глеб, не давая ему опомниться и сам не раздумывая, кинулся вперед. Точным, заученным ударом, вложив в него всю тяжесть тела, всю кипевшую, распаленную ненависть, он опрокинул Лузгина на землю.
Со стороны улицы к ним уже бежали люди. Они окружили распростертого на снегу Лузгина. Один из сотрудников наклонился над ним и покачал головой.
— Да-а, — произнес он, оглянувшись на Глеба. — Ударчик, я вам доложу. Слава богу, еще каким-то чудом дышит.
— Панов как? — вдруг задохнувшись, спросил Глеб, чувствуя, как снова оглушительно и больно забилось сердце. — Попал он в него?
Кто-то тихо ответил:
— Нет. Но… ножевое ранение. Еще раньше. Сейчас он в больнице уже, наверное.
Утро застало Глеба Устинова в больнице. Он прибежал туда еще ночью, но его не пустили дальше приемной. Дежурный врач, взглянув на Глеба, сердито спросил:
— Откуда на вас кровь? Глеб пожал плечами.
— Не знаю. Как Панов?
— Он еще в операционной. Рана не опасная, но… серьезная. И все-таки… дайте я вас тоже посмотрю.
— Пожалуйста, — равнодушно ответил Глеб. — Все равно я отсюда никуда не уйду.
Ладонь его левой руки оказалась распорота острым и ржавым гвоздем. На лице, под глазом, от сильного удара чем-то тяжелым треснула кожа. Когда рану на ладони обработали и перевязали, она начала так саднить и болеть, что Глеб морщился, не зная, как устроить перевязанную руку, и тихо ругался сквозь зубы.
Он одиноко сидел в пустом, гулком вестибюле больницы, настороженным взглядом провожая каждого человека в белом халате, проходившего мимо. Наконец к нему вышел дежурный врач, сказал, что операция закончилась, Панова перевели в палату, сейчас он спит, ему дали снотворное, и он, Устинов, тоже должен идти спать, у него такой измученный вид. А вот утром…
Глеб отрицательно замотал головой.
— Не могу я, доктор, уйти. Мне надо его увидеть сразу, когда он проснется. Сразу, вы понимаете?
Врач попробовал настаивать, потом сдался.
— Ну ладно. Идемте ко мне в дежурку. Там хоть подремлете, — сказал он.
Утром в больницу приехали начальник горотдела и несколько сотрудников, участвовавших в операции, невыспавшиеся, с воспаленными глазами, возбужденные и встревоженные.
Глеб узнал, что задержана вся шайка, получены первые, очень интересные показания. Все говорили наперебой, спорили между собой, пытались острить.
Начальник горотдела сидел в стороне, тяжело отвалившись на спинку кресла, усмехался, отпускал шутки, и только черные набрякшие круги под глазами на осунувшемся лице выдавали его усталость. Он сказал, что звонил из Москвы Бескудин, что скоро сам приедет сюда, а за арестованными выслана спецмашина, потому что заканчивать дело будет МУР, и в голосе его прозвучали уважительные нотки.
