Адем вздернул плечами, решительно подумал: «Великого! Великого!.. Пока Гитлер в наших руках, так и велик!..»
* * *
— А вот и я, — сказал Сучков, наконец опознав в окружившей его группе военных майора Русакова. — Это еще не все, Маркел Иванович. Я еще гожусь как свидетель. Значит, так, товарищ майор, жить будем… А теперь разреши мне доложить полковнику Петру Кузьмичу Кашеварову.
— Обязательно, Иван Михайлович! — ответил Русаков. — Давай в машину… И в Керчь! Но сначала в баньку и в столовую… Небось натерпелся?..
— Как водится! Но главное — насмотрелся, повидал, — ответил Сучков и отвернулся, украдкой смахнул с глаз выкатившиеся слезы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
АК-МОНАЙ ТУМАННЫЙ
1
Вот мы, кашеваровцы, и снова на Керченском полуострове. Впереди мельтешат домишки села Багерово.
Падает мокрый снег.
Поселок Багерово разрушен, однако не полностью, не дотла, отдельные домишки уцелели, но они безлюдны — жители прячутся в катакомбах, расположенных почти рядом…
Я все смотрел на уцелевший домик в Багерово и думал: «А не обогреться ли в нем как следует, растопить печку, консервы разогреть, а то и суп приготовить!»
— Горяченьким подзаправиться бы, Ваня? — сказал я Лютову. — Сбегаю я в тот дом!
— А вдруг он заминирован? — засомневался красноармеец Мухин, попавший в нашу разведроту на Тамани, и теперь он у нас самый молодой разведчик, в том числе и по возрасту.
В домике со скрипом открылась дверь — и на крыльце появилась женщина со свертком в руках. Мы раскрыли рты, ждем, что же дальше-то будет. Сверток зашевелился в руках женщины, послышался детский плач…
Я сиганул через канаву и в один миг оказался у крыльца.
— Гражданочка, так вы тут живете?! Можно войти в дом? Нам только консервы разогреть… И чайку бы?
Женщина молча смотрела на меня, а ребенок, завернутый в фрицевскую шинель, заливался.
— Успокойте же! Ему, видно, холодно. Пойдемте в дом, я печку истоплю.
Женщина попятилась, и я вслед за ней вошел в дом. Тут она рухнула на пол — ив голос:
— Родненький! Родненький! Да откуда же ты взялся?! Да дай же я гляну в твои глазочки…
— Ну что? — сказал я, когда она посмотрела мне в лицо.
Она повисла на моих плечах и опять залилась слезами. Кое-как я уговорил ее успокоиться. Ребенок тоже утих, и я начал растапливать печь, вижу — в поддувале еще горят, мигают угли.
— Ты одна в доме?
— Нот, миленький, мы вдвоем. Только ты его не бойся, он поранен. Ганс, выходи!
Из другой комнаты появился плотный, широкоплечий мужчина с набрякшим лицом, одетый в теплое женское пальто, а на ногах немецкие сапоги, это я сразу заметил.
— Ты кто? — спросил я и снял с плеча автомат.
Мужчина зашамкал распухшим ртом и показал на взбухшую щеку от пулевой раны, потом показал язык, который, видно, был задет пулей, отчего тоже вздулся.
— Он немец? — спросил я у женщины.
— Немец! Немец! Ефрейтор Ганс Вульф. В него стреляли свои же.
Немец закачал головой, начал руками делать мне какие-то знаки, но я ничего не понял.
Женщина схватила с полочки тетрадку, позвала Вульфа к столу.
— Если вы знаете немецкий язык, то Ганс письменно ответит на любой ваш вопрос, миленький, родной товарищ…
— Ваша фамилия? — резко спросил я по-немецки. Гитлеровец написал:
«Ганс Вульф».
— Ваша часть? И кто командир?
«Зондеркоманда. Командир капитан Иохим Нейман».
— Задача вашей части?
«Убивать русских, советских на занятой нашими войсками территории».
— Ты убивал?
«Убивал. Но теперь ни за какие марки…»
— Убивал, сволочь! Убивал, гадюка! — меня всего трясло. — А тебя как зовут? — обратился я к женщине. — И почему ты его держишь в своем доме?!
— Миленький, да ведь он ранен. Потом, миленький, мы с ним из одного рва. О горе! Горе-то какое, если бы ты, миленький, видел! Ад! Ад! Всех подряд расстреливали… И мой ребеночек был там, в этом страшном рву… — Женщина покачнулась, забилась в истерике.
Я дал ей выплакаться… А Вульф все писал в тетрадке. Я прочитал, что он написал:
«Желаю найти капитана Неймана и убить его. Господин зольдат, отпустите меня. А фрау Клава без меня теперь справится, я ей немного помогал».
— Это верно?
Клава долго не отвечала.
Вульф снял с себя женское пальто, порылся за печкой, нашел там свой окровавленный мундир, надел его и подпоясался ремнем. Встал навытяжку передо мной, хотел было что-то сказать, да изо рта пошла кровь. Клава подтвердила:
— Да, это все верно… Он и печь топил, и за ребенком ухаживал, когда я готовила. Но куда его отпускать, беспомощного?! Да и кровища на нем… Его надо в госпиталь… — Клава вытерла ему рот, отвернулась к окну и ждала моего решения.
— Клава, — обратился я к женщине, — в Аджимушкайских катакомбах, возле села Партизаны, расположился наш госпиталь. Так сведи его туда и сдай врачам. Сегодня же, сейчас!..
* * *
Я возвращался из Багерово под впечатлением встречи с врачом Клавой и ефрейтором Гансом Вульфом… Ну, Клава, понятно, она советский человек, но вот Вульф немец же, за что же гитлеровские бандиты своего-то искалечили? Видно, озверели совсем…
Ко мне подбежал Лютов, он чем-то встревожен.
— Сухов, облей меня холодной водой, отрезви… Ничего не понимаю. Ты знаешь, кто теперь у нас командир взвода? Сучков!
— Какой Сучков?
— Да тот тип, которого мы с тобой выловили в озере на Ишуньских позициях. А потом он сбежал из-под допроса майора Русакова.
— Этого не может быть, Ванечка, ты что-то путаешь.
— Путаю! — взвизгнул Лютов. — Сам майор Русаков привез на мотоцикле Сучкова и объявил приказ о назначении его командиром нашего взвода.
— А что же наш командир роты, старший лейтенант Боков?
— А ему-то что! Приказ свыше не обсуждается. Однако я даю голову на отсечение, командование не разобралось в этом Сучкове. Полундра, Колька!
— Не горячись, командованию виднее…
Всю ночь Лютов не спал, посматривал на Сучкова, который тоже не спал: то ходил от бойца к бойцу, то присаживался возле бодрствующих, угощал куревом, беседовал. Подошел он и к сержанту Лютову, сидевшему у костра и поддерживавшему огонь.
— Товарищ сержант, ты меня, значит, узнал? — спросил Сучков и папироску ему протянул.
Лютов буркнул:
— Не курю! — и отвернулся.
Сучков покрутил в руках не взятую Лютовым сигарету и сунул ее себе за ухо, спросил у меня:
— Как фамилия?
— Красноармеец Сухов Николай Алексеевич.
