Но, наконец, ей удалось. Живучесть ее была удивительная, невероятная. Недаром прожила она столько лет с этим ржавым гарпуном в спине, не случайно стала вожаком стада…
Это произошло давно, очень давно, — тогда она плавала еще вместе со своей матерью. Они напали на стадо синих китов, на которых охотились и приплывшие в нескольких лодках китобойцы. Киты обратились в бегство, но спасались они, разумеется, не от людей — ведь они даже не знали, что это враги, — а от касаток. Тогда один гарпунщик решил излить свою злость на виновников неудачи. И когда мимо лодки проплыла черная спина, он метнул в нее гарпун. Метнул его в последний раз. Потому что мать раненой касатки молнией налетела на лодку и разнесла ее в щепки. Никому не удалось спастись — ни гарпунщику, ни шестерым гребцам, чтобы потом рассказать людям с корабля о случившемся. Но гарпун так и остался в спине касатки на память о том случае. Отметина, говорящая о выносливости.
Упорно, сантиметр за сантиметром, касатка преодолевала напор прибоя, пока, наконец, не вырвалась из его коварных объятий и не поплыла в океан.
Она снова оказалась в родной стихии, среди прохладных волн беспредельного моря. Но сил у нее не было, и она, все еще не придя в себя, плыла медленно, словно парализованная.
Успокоившиеся было после нападения касаток тюлени вовремя заметили се и с тревожным лаем бросились беспорядочной толпой к скалам. Чайки и буревестники, крича, закружились над островом.
Когда оседлавший бесновавшуюся акулу человек увидел нового врага, кровь застыла у него в жилах. Разве можно было теперь надеяться на спасение? Спастись среди этих хищников?
И все же он не хотел сдаваться и был готов защищать себя, даже если это бессмысленно, пока грудь дышит, пока глаза видят, пока мышцы еще могут выдержать, пока бьется сердце.
Касатка с мутным, отсутствующим взглядом вяло кружила вокруг сражавшихся, может быть, все еще не чувствуя голода, все еще не опомнившаяся после адских мучений на рифе, не отдавая себе отчета в том, что ее влечет сюда. Она начала описывать круги метрах в двадцати от борцов, но радиус их с каждым разом уменьшался, движения ее становились все более резкими, быстрыми, а в глазах загоралась прежняя ненасытная злоба.
В пяти-шести метрах от человека покачивалась на волнах белая лодка — единственная цель, недостижимая мечта, мечта о спасении. Еще несколько метров! И один прыжок! лишь бы ему попасть в нее! Лишь бы это, ничего другого ему не нужно!
По ноге его скользнуло какое-то гладкое тело.
Новый враг!
Из воды показалась белая голова с удлиненной мордой, держащая в зубах выпущенный им нож.
— Белячок!
Все случилось так неожиданно. Рыба-пила налетела на осьминога. Но почему? Что привело ее в ярость? Может быть, инстинктивная ненависть любого морского жителя к коварным головоногим, а может быть, страх, что на нее могут напасть, атака с целью самообороны, опережения врага? Зубастая пила проткнула, подобно молнии, жилистое тело осьминога, словно это была резина. Почувствовав, что убийственная хватка ослабла, Белый полетел наверх. И как раз вовремя. Еще две-три секунды, и он никогда уже больше не всплыл бы. Оглянувшись, дельфин увидел, как рыба пытается вытащить свою пилу и как осьминог обвивает ее щупальцами. Затем блеск синевы скрыл от него морское дно…
<p >Однако, ликовать не было времени. Человек схватил нож и замахнулся, но уже зная, что кожа акулы крепка как панцирь, вонзил длинное острие в ее жабры и повернул его там несколько раз. Хлынула кровь, и смертельно раненная акула подскочила в конвульсии. Но человек не отпускал. В каком-то жестоком опьянении, сам став хищным зверем, он наносил удар за ударом.
Его охватила первобытная жажда победы…
Теперь скорее к лодке!
Оттолкнув акулу в сторону, он руками, всем своим телом вцепился в борт лодки и, перевалившись через него, лег на дно и затих.
Столько ужасов за один день!
Около него в воде тяжело дышал Белый, все еще не прочистивший легкие от скопившихся там в минуту удушья ядовитых газов. Внезапно он почувствовал запах касатки, увидел разрезающий воду острый плавник.
Ужас, накопленный сотнями предыдущих поколений, охватил дельфина. Он забыл все: дружбу, привязанность, благодарность — и, объятый страхом перед оскаленной смертью, удесятеренным воспоминанием о том дне, когда он потерял самое близкое ему существо, — исчез в океане.
Ведь он исполнил свой долг: спасенный друг его лежал в лодке — в надежном месте.
Раненая акула уплывала, оставляя за собой кровавый след. Внезапно дорогу ей перерезала касатка, разинула свою пасть, и в следующее же мгновенье голова акулы исчезла в ней. Касатка подскочила над водой, и тело ее жертвы целиком провалилось в ненасытную утробу. Снаружи остался лишь кривой хвост, но вот и он пропал. Три прилипалы едва успели оторваться от своей прежней хозяйки и прицепиться к брюху победителя. Затем касатка, как ни в чем не бывало, поплыла к лодке. Остановилась перед ней и впилась в человека своими темно-фиолетовыми глазами. Какая злоба! Какая свирепая злоба! Таким же зловещим ледяным взглядом смотрел осьминог, вырывая мачту из его рук. Человека невольно передернуло от страха и отвращения. Забыв про свою усталость, он сел на весла и повернул лодку к берегу. Но касатка не оставила его, поплыла рядом, не отрывая от него своих глаз и почти касаясь боком борта.
«Хочет загипнотизировать меня! Как тюленей!»
Какая глупая, нелепая мысль! И все же, почему она преследует его с такой настойчивостью? Холодный пот выступил у него на лбу, на спине, руки задрожали.
Вот и прибой! Скалы!
Но где сойти? Весь берег забит испуганными тюленями, которые встречают его приближение враждебным лаем и оскаленными мордами. Даже если он и сможет пробраться среди сбившихся в кучи тел, то что станет с лодкой? Вдруг веревка опять порвется и ее унесет течением? Да и тюлени могут, играя, потопить ее.
К тому же на острове не осталось ничего ценного. Мачта, паруса, удочки и нож были с ним. Что ему делать на суше? Почему сразу не тронуться в путь? Или он хочет умереть от жажды на этих угрюмых, раскаленных солнцем камнях?
Касатка сторожила его там, у скалы, под разрушенной хижиной, и нетерпеливо плескала по воде хвостом. Переполошившиеся тюлени в страхе старались забраться как можно выше, даже если для этого им приходилось ползти по телам тех счастливцев, которые опередили их. Толкались и лезли, лезли наверх, подальше от берега. Рев и вой! И крики морских птиц, что тревожно вились в потемневшем небе.
Человек решил — плыть! Завтра, может быть, будет поздно…
