— Подбросьте меня, пожалуйста, в центр, а там решим, — грустно сказал он Камынину.
Дорогу перечеркивала сплошная белая линия, и Камынин поехал не назад, а вперед. За поворотом, возле автобусной остановки, толпились люди. Кто-то смеялся, кто-то возмущался, а в середине толпы стояла злая, растерянная Тютчина и подвыпивший мужчина, который настойчиво тащил ее куда-то, а Евдокия Лазаревна вырывалась. Поравнявшись с толпой и вглядевшись в лицо подвыпившего мужчины, в его одежду, Грошев понял — это тот самый оперативник, о котором Грошева предупредили по телефону. Николай поморщился: грубая работа. Но, с другой стороны, события развернулись так стремительно, что вот и он, следователь, вынужден заниматься несвойственной ему оперативной работой.
— Стойте! — крикнул он Камынину и тотчас выскочил из машины.
— В чем дело? Что вам нужно, гражданин? Почему пристаете к гражданке?
— Так она, понимаешь, торговка… Обсчитала меня. Понимаешь? Друг! Ты это понять можешь? Я ей говорю, пойдем в милицию — разберемся. Если я пьяный, так и меня заберут. А она не желает. Понимаешь?
Толпа примолкла, сомкнулась. Но боковым зрением Николай уловил в ней какое-то движение и оглянулся. Из толпы выбирался лилипут. Николай быстро положил ему руку на плечо.
— Подождите, гражданин. Вы тоже потребуетесь как свидетель.
Лавров оглянулся. Его круглое морщинистое лицо стало злобным, испуганным. Красные глазки прищурились, и он пискливо закричал:
— Не имеете права! Кто вы такой?!
Толпа глухо зашумела. Грошев быстро вынул удостоверение и показал нескольким гражданам из толпы.
— Пройдемте к машине, — обратился он к оторопевшей при виде его Тютчиной и потянул Лаврова: — И вы пройдемте.
— С какой стати?! Этот алкоголик пристал к женщине, а я должен терять время? — тонко, срываясь с голоса, закричал Лавров.
— Вы же были с ней с самого начала! — строго сказал Грошев. — В ту самую минуту, когда этот гражданин стал приставать к женщине. Не так ли? Ведь вы шли вместе?
— Точно! Правильно! — заговорили в толпе. — Они вместе подошли к остановке. Потом уж этот выпивший явился.
— Ну вот, — сказал Грошев. — Съездим в милицию, разберемся, а если спешите — подвезем.
Мгновение-другое Лавров соображал, потом вдруг круто повернулся и пошел к машине. Женщина и оперативник уже заняли заднее сиденье, и, когда Лавров шагнул в салон, Тютчина сказала:
— Толик, все равно.
Лавров заглянул в лицо Камынину, нехорошо улыбнулся и захлопнул дверцу.
— Все-таки продали нас, Иван Тимофеевич? — спросил он и длинно выругался. — Ничего, рассчитаемся.
В салоне явственно запахло спиртным..
Камынин густо покраснел, повернулся, всматриваясь в лилипута. Потом он подался к Грошеву, хотел что-то сказать, но горло у него перехватила спазма, он побледнел и откинулся на сиденье.
Всего ожидал Грошев, только не этого. «Протрезвевший» оперативник с интересом наблюдал за всеми четырьмя седоками. Он-то и выручил чуть растерявшегося от неожиданности Николая.
— Давайте разбираться на месте.
— Езжайте, Камынин, — резко, зло приказал Грошев.
— Я… — Камынин отрицательно покачал головой. — Я не могу. Руки трясутся.
— Когда воровал — не тряслись! — пропищал Лавров. — А теперь затряслись.
Грошев чуть не задохнулся от ненависти к этому рыхлому хитрюге Камынину. Так обманывать всех, так умело вести себя в любой обстановке! Он посмотрел на водителя и вдруг увидел, что по щекам Камынина текут слезы.
Оперативник закурил.
— Товарищ следователь, пора двигаться — нехорошо получается…
На тротуаре толпились люди и заглядывали в машину. Грошев выскочил, обежал радиатор и, открыв дверцу водителя, подтолкнул Камынина.
— Ну-ка освободите руль.
Камынин отодвинулся, и Грошев лихо повел «Волгу». Почувствовав покорность машины, Николай как-то сразу освободился от ненависти к Камынину. Пришла суровая, деятельная злость, которая совсем не касалась сидевшего рядом вечного счастливчика. Но ясная, как морозный день, злость подсказала Николаю, как лучше поступить.
Проехав автобусную остановку, Грошев резко свернул вправо и по узенькой дорожке въехал в жилой массив, обогнул кооперативный дом и затормозил у подъезда.
— Вот что, Лавров. Кто воровал и как, нам достаточно известно. И кто вам звонил — то же самое Сейчас вы можете сделать единственное доброе дело — пойти и взять свои сумки. Все сумки! Запомните — все.
— Сами идите, — дерзко ответил Лавров. — Мне со своим бывшим приятелем посидеть хочется. Посмотреть на предателя.
— Слушайте, Лавров. Я уже был там. Я видел настоящую артистку и настоящего товарища. Мне не хочется доставлять ей неприятности — она хороший человек. Подумайте, Лавров, как следует. Это выгодно и для вас. А со своим приятелем вы еще наговоритесь. Думайте быстро.
Лавров думал быстро. Он сполз с сиденья и взялся за ручку дверцы. Грошев остановил его:
— Скажите, что встретили того самого друга-шофера, который обещал прихватить вас по возвращении из командировки. До квартиры вас проводит наш товарищ. Все понятно?
Тютчина резко повернулась к оперативнику и слабо охнула.
Оставшиеся молчали, Камынин бессмысленно глядел в одну, только ему видимую точку и глухо, прерывисто вздыхал. В груди у него что-то перекатывалось. Тютчина забилась в уголок и теребила конец платка длинными нервными пальцами. Тишина стояла такая, что впору было взорвать ее. И Грошев спросил:
— Откуда звонил Шебалин?
— Не знаю! — резко ответила Тютчина, и Николай увидел в зеркальце заднего вида, как она отвернулась к окну.
— Впрочем, это не так и важно, — сказал Грошев, окончательно успокаиваясь.
Из подъезда вышел Лавров с двумя сумками в руках и рюкзаком за плечами. Казалось, груз должен был раздавить его маленькое тело, но он шагал легко, упруго. Николай подумал:
«Как же он все-таки добирался до вентиляционного отверстия? Впрочем, если рядом был Камынин…» И тут опять волна ненависти поднялась в нем, обожгла и ушла только под напором воли.
Где-то вверху хлопнуло окно, и раздался крик:
— Счастливого пути! Ты пиши, Толик!
Грошев приоткрыл дверь. Кричала и махала рукой хозяйка квартиры — старая артистка. Грошев тоже помахал ей рукой, и они поехали.
В уже знакомом учреждении он договорился обо всем необходимом, и в дороге его сопровождал тот же оперативник — ехать одному с преступниками неразумно. И еще он позвонил в Н., чтобы задержали Шебалина.
Вероятно, это была самая молчаливая машина среди всех мчавшихся во все стороны из Москвы. Оперативник устроился поудобнее и, закрыв дверцы машины на защелки, курил. Камынин, как зажал коленями тяжелые, не отмытые от садовой земли руки, так и не пошевелился и даже, кажется, ни разу не моргнул. Тютчина и Лавров смотрели по сторонам.
