— Как вас зовут? — спросил Удет подбежавшего флаг-майора.
— Шмидт.
— Вы мне оказали медвежью услугу, Шмидт. Кажется, последнюю…
— Я не хотел неприятностей, — пробормотал флаг-майор.
— Отныне вы будете фельдфебелем, Шмидт… Только фельдфебелем! — Удет отвернулся и зашагал к своему «мерседесу».
На обратной дороге он молчал. Лишь когда машина въехала в Берлин и покатила по набережной Руммельсбурга, Удет спросил:
— Куда же ты без меня денешься, Пауль?
— Не понимаю вас…
— Ну, мало ли что может случиться со стариком Удетом. Да и не все время боевой летчик будет сидеть на адъютантской должности.
— Если я вам надоел…
— Брось, Пауль, — досадливо перебил Удет. — Говори прямо, куда ты хочешь попасть?
— Не знаю Наверное, на фронт.
— Сколько людей в России?
— Около двухсот миллионов.
— И они все такие… фанатики?
— Я не был в России, но, боюсь, большинство.
— Какой глупец внушил фюреру мысль начать войну с Россией, не расправившись с Англией?! Это роковая ошибка! И все они, — Удет ткнул пальцем вверх, — все они жестоко поплатятся за это безумие!..
Генерал-директор замолчал. Пихт осторожно посмотрел на его пепельно-серое лицо. Смутная тревога овладела им, как всегда в предчувствии большой неприятности.
* * *
24 ноября 1941 года, как и всегда, в начале седьмого капитан Альберт Вайдеман подъехал на своем «оппеле» к небольшому, укрытому за высоким железным частоколом домику на Максимилианштрассе. Как всегда, преодолев мальчишеское желание перепрыгнуть через перила подъезда, он степенно поднялся по ступенькам и постучал пузатым молоточком в гулкую дверь. Он живо представил себе, как сейчас возникнет перед ним лукавое личико Ютты, как она примет у него фуражку и скажет при этом; «Капитан, я вижу у вас еще семь седых волосков». А он ответит «Выходит, всего сто восемьдесят пять. Я не сбился? Еще каких-нибудь три дня, и я получу обещанный поцелуй!» Эта игра, случайно начавшаяся с полгода назад, по-видимому, веселила обоих. Капитан «седел» все более быстрыми темпами.
Он постучал еще раз. Но за дверью было тихо. «Ютты нет, — подумал он разочарованно, — потащилась куда-нибудь с Элеонорой. А профессор? Ведь он ждет меня».
Два раза в неделю профессор Зандлер знакомил своего главного испытателя с основами аэродинамики реактивного полета.
«Профессор наверху и не слышит, — догадался Вайдеман. — Нужно стучать громче».
Он со всего размаха хватил молотком по дубовым доскам.
— Ну и силища! Вам бы в кузницу, господин капитан, — раздался за его спиной насмешливый голос Ютты. Она стояла у подъезда, искала в сумочке ключ. — Вы уж простите меня, капитан. Бегала в аптеку. Фрейлейн Элеонора у нас заболела. Второй день ревет.
— Что же так взволновало бедняжку? Выравнивание фронта под Москвой? Или смерть генерала Удета? Его уже схоронили?
— Неужели вы так недогадливы? Ведь вместе с Удетом разбился Пихт?
— О, это большое несчастье. Но откуда у вас такие сведения? В официальном бюллетене о смерти Пихта нет ни слова.
— Он же обязан сопровождать генерала. Только счастливая случайность… Он бы позвонил…
— Ему сейчас не до любви, поверьте. Можете успокоить фрейлейн Элеонору. Я думаю, что Пихт жив.
— Он не разбился вместе с генералом?
— Никто вообще не разбивался. Удет покончил с собой. Пустил себе пулю в лоб в своей спальне.
— Ой! Пойду обрадую Элеонору!
— Самоубийство национального героя — сомнительный повод для радости, фрейлейн Ютта. Я буду вынужден обратить на вас внимание господина гауптштурмфюрера Зейца.
— А он уже обратил на меня внимание, господин капитан! Вот так!
Ютта сделала книксен и побежала наверх.
Вайдеман огляделся. Прямо на него уставился с обернутого черным муаром портрета бывший генерал-директор люфтваффе Эрнст Удет. «А ведь этот снимок Элеонора сделала всего полгода назад», — вспомнил он.
— Альберт, вы пришли? Поднимайтесь сюда! — крикнул Зандлер. На лестнице Вайдеман столкнулся с Элеонорой.
— Альберт, это правда?
«Счастливчик Пихт, — искренне позавидовал он. — С ума сходит баба».
— Всю правду знает один бог, — Вайдеман помедлил. — И конечно, сам господин лейтенант.
— Он не ранен?
В интонации, с которой Элеонора произнесла эту фразу, прозвучала готовность немедленно отдать последнюю каплю крови ради спасения умирающего героя.
— Я не имел чести видеть господина лейтенанта последний месяц. Все, что я видел, так это его «фольксваген». Час назад он стоял у подъезда особняка Мессершмитта.
«Сколько же во мне злорадства! — подумал Вайдеман. — Ишь, как ее корежит! А чего я к ней пристал? Дура есть дура».
— А я думаю, что сломленный горем Пауль приехал к нашему уважаемому шефу, чтобы попроситься у него на фронт.
— Вы страшно шутите, Альберт! Ведь вы его друг.
— Больше, чем друг. Я обязан ему жизнью.
Вайдеман щелкнул каблуками. Но Элеонора вцепилась в него:
— О, правда? Расскажите, как это было?
— Меня ждет профессор.
— Папа подождет. Пойдемте ко мне. Когда это было и где?
— Это было в Испании.
Будуар Элеоноры являл собой странную чересполосицу вкусов. Вышивки, сделанные по рисункам тщедушных девиц эпохи Семилетней войны, соседствовали с элегантными моделями самолетов. Рядом с дорогой копией картины Кристофа Амбергера висела мишень. Десять дырок собрались кучкой, чуть левее десятки.
— Это моя лучшая серия, — сказала Элеонора. — Я тренируюсь три раза в неделю в тире Зибентишгартена.
Она зашла за голубую шелковую ширму. Горбатые аисты строго глядели на Вайдемана, как бы взывая его к добропорядочности. Он отвернулся и увидел в зеркала, как аисты благосклонно закивали тощими шеями. Голубой шелк волновался.
— Я слушаю, Альберт. Вы сказали, что Пауль спас вас в Испании? Он мог погибнуть?
— Все мы там могли погибнуть, — нехотя буркнул Вайдеман. — А спас он меня, выполняя свой воинский долг. Республиканцы нас зажали в тиски, один их самолет вцепился в мой хвост. Но Пауль отогнал его и вытащил меня из беды.
— Видите, он настоящий герой! Вы подружились с ним в Испании?
— Нет, раньше, в Швеции.
— Как интересно! А что вы делали там?
— Об этом вам лучше расскажет господин лейтенант. Он обожает рассказывать дамам о своих шведских похождениях. Эка легок на помине! Кажется, я слышу внизу его голос.
— О, Альберт, идите же к нему! Подождите! Скажите, я сейчас выйду.
Элеонора высунулась из-за ширмы, потупила глаза, распахнула их с виноватой улыбкой, но затем сдержанно произнесла:
