Артур Дойл - Алмаз раздора. До и после Шерлока Холмса [сборник]

Фонограф. Фотография начала ХХ века

Прямо перед ним на столе стоял фонограф. Провода, батареи, рупор — все было готово для увеселения гостей. Увидев аппарат, Руперт медленно вынул руки из карманов, с вялым любопытством подсоединил аккумулятор и нажал кнопку пуска. Из машины раздался резкий хриплый звук, как будто бы кто-то откашливался, затем свистящий, но ясно различимый голос начал читать лекцию знаменитого ученого.

Дж. Тиссо. В консерватории

— Из всех вопросов, — проскрипела машина, — вставших перед нами в результате последних исследований в области морской фауны, наибольший интерес вызывает ретроградный метаморфизм, характерный для усоногого рака. Разделение аморфной протоплазменной массы…

Тут Руперт Эсдейл отсоединил провод от батареи, и смешной звякающий голос тотчас же смолк.

Молодой человек с улыбкой смотрел на это словоохотливое творение из дерева и металла. Вдруг его улыбка сделалась еще шире, а в глазах мелькнули озорные огоньки. Он хлопнул себя по колену и исполнил какой-то зажигательный танец, словно человек, только что совершивший великое открытие. Юноша очень осторожно вытащил металлические пластины с записью лекции ученого профессора и положил их рядом для дальнейшего использования. Затем он вставил в прорези новые пластины, взял фонограф под мышку и удалился к себе. За пять минут до прибытия первых гостей аппарат снова стоял на столе, полностью готовый к работе.

Не было ни малейших сомнений в том, что научный салон миссис Эсдейл имел оглушительный успех. Все проходило в высшей степени мило и очаровательно. Люди смотрели в микроскопы, брались за руки, чтобы ощутить электрический разряд лейденской банки, восхищались галапагосской черепахой, лобной костью горного быка и всеми прочими любопытными предметами, которые миссис Эсдейл собрала с таким неимоверным трудом. Декан богословского факультета, недовольно выпятив губу, слушал профессора Маундерса, державшего в руке кусок окаменелости триасового периода и в пух и прах разбивавшего ветхозаветную догму о шести днях творения. В углу несколько биологов жарко спорили около чучела утконоса. Миссис Эсдейл порхала от группы к группе, знакомя, поздравляя, смеясь с истинной грацией и шармом ученой светской дамы. У окна рядом с ее дочерью сидел капитан Бизли с пышными усами. Парочка обсуждала свои проблемы, древние, как мезозойская эра, и такие же загадочные и непонятные.

— Но мне действительно надо идти и помочь матушке принимать гостей, капитан Бизли, — наконец произнесла Роуз, робко пытаясь встать.

— Не уходите, Роуз. И не называйте меня капитаном Бизли, зовите меня просто Чарльз. Право же!

— Ну, хорошо, Чарльз.

— Как прелестно это звучит из ваших уст. Нет, нет, не покидайте меня. Я не вынесу разлуки с вами. Я слышал о любви, Роуз, но сколь странным кажется, что я, прожив свою жизнь в блеске и великолепии света, лишь здесь, в провинциальном городке, узнал, что существует и настоящая любовь!

— Вот вы так говорите, а на самом деле это лишь мимолетное увлечение.

— Нет, никогда! Я не оставлю вас, Роуз, разве что вы отвергнете меня. Не будьте же столь жестоки, не разбивайте мое бедное сердце.

Его грустные голубые глаза смотрели на нее с такой печалью, что Роуз готова была расплакаться от жалости.

— Мне будет больно причинить вам хоть малейшее огорчение, — ответила она дрожащим голосом.

— Тогда обещайте мне, что вы непременно…

— Нет, нет, сейчас не время говорить об этом. Видите, все собираются у фонографа. Пойдемте послушаем. Это так забавно. Вы когда-нибудь слушали фонограф?

— Нет, никогда.

— Это вас премного позабавит. Я уверена, что вы ни за что не догадаетесь, о чем эта машина нам расскажет?

— Так о чем же?

— Нет, нет, не скажу. Сами услышите. Давайте сядем у двери, там прохладнее.

Сгорая от любопытства, все собравшиеся окружили диковинный аппарат. Послышалось шиканье, Руперт Эсдейл подсоединил провода, а его мать тем временем мерно покачивала рукой из стороны в сторону, словно задавая такт словам, что вот-вот должны были раздаться из рупора.

— Как насчет Люси Араминты по прозвищу «Велосипед с буферами»? — рявкнул визгливый голосок. Среди слушателей пронесся озадаченный ропот и хихиканье. Руперт украдкой взглянул на капитана Бизли. Он увидел отвисшую челюсть, вытаращенные глаза и желтое, цвета сыра, лицо.

— А как насчет малышки Марты Хоувдин из кордебалета? — продолжал сипеть голос.

Хихиканье сделалось громче. Миссис Эсдейл в полном замешательстве смотрела по сторонам невидящим взглядом. Роуз вдруг расхохоталась, а у капитана челюсть отвисла еще больше, к желтому цвету лица добавился зеленоватый оттенок.

— Кто это спрятал туза в офицерском казино в Пешаваре? Кто в конечном итоге спустил все состояние за карточным столом? Кто…

— Боже милосердный! — вскричала хозяйка дома. — Что это за чушь? Машина наверняка сломалась. Руперт, выключи ее. Это не лекция профессора. Но, Боже правый, куда же запропастился наш друг капитан Бизли?

— Боюсь, что ему стало дурно, мама, — сказала Роуз. — Он выбежал из комнаты.

— Дело совсем не в этом, — промолвил Руперт. — Вон он, бежит по проспекту что есть мочи. Не думаю, что мы когда- нибудь еще увидим его. Однако я должен извиниться. Я поставил не те пластины. Вот на этих, мне кажется, и записана лекция профессора Стандертона.

Роуз Эсдейл теперь стала Роуз Стерз, а ее муж — один из самых перспективных ученых графства. Несомненно, она очень гордится его интеллектом и растущей известностью, но, тем не менее, она нет-нет да и вспомнит голубоглазого капитана, каждый раз недоумевая, отчего же он столь скоропостижно ее покинул.

К северу от реки Рекин, среди пасторальных холмов на границе графств Шропшир и Стаффордшир, лежит идиллический уголок доброй старой Англии, один из немногих, что еще сохранились в наших местах. Далее к юго-западу простираются знаменитые стаффордширские керамические мануфактуры, а еще южнее, под сумрачным дымным покровом, лежит земля угля и стали. Тем не менее все еще уцелели разбросанные по берегам реки Торн очаровательные деревеньки и сонные ярмарочные городки, мало изменившиеся за последнюю сотню лет; разве что еще шире разрослись плауны, да еще сильней поблекла некогда яркая кладка красного кирпича. Путешественник, во времена наших дедов проезжавший эти дивные места на козлах экипажа, следовавшего из Ливерпуля в Шрусбери, восторгался и умилялся поистине легендарной простоте здешних крестьян. Он мог с уверенностью утверждать, что простодушие и наивность, давным-давно исчезнувшие из больших городов, все еще могли найти прибежище в этих тихих краях. Скорее всего, он лишь недоверчиво улыбнулся бы, узнав, что ни в притонах Ист-Энда, ни в трущобах Бирмингема нравы не были столь распущенными, а жизнь человеческая не стоила столь дешево, как в этом чудесном райском уголке, которым он так восторгался.