его засияли, отражая свет тусклой лампы над тахометром.
Он мгновенно дал экстренное торможение и перевел реверс назад.
Меня прижало к котлу, я слышал, как выли бандажи колес, стругавшие рельсы.
— Мальцев! — сказал я. — Надо краны цилиндров открыть, машину сломаем.
— Не надо! Не сломаем! — ответил Мальцев.
Мы остановились. Я закачал инжектором воду в котел и выглянул наружу. Впереди нас, метрах в десяти, стоял на нашей линии паровоз, тендером в нашу сторону. На тендере находился человек; в руках у него была длинная кочерга, раскаленная на конце до красного цвета; ею и махал он, желая остановить курьерский поезд. Паровоз этот был толкачом товарного состава, остановившегося на перегоне.
Значит, пока я налаживал турбодинамо и не глядел вперед, мы прошли желтый светофор, а затем и красный и, вероятно, не один предупреждающий сигнал путевых обходчиков. Но отчего эти сигналы не заметил Мальцев?
— Костя! — позвал меня Александр Васильевич.
Я подошел к нему.
— Костя! Что там впереди нас?
Я объяснил ему.
— Костя… Дальше ты поведешь машину, я ослеп.
На другой день я привел обратный состав на свою станцию и сдал паровоз в депо, потому что у него на двух скатах слегка сместились бандажи. Доложив начальнику депо о происшествии, я повел Мальцева под руку к месту его жительства; сам Мальцев был в тяжком удручении и не пошел к начальнику депо.
Мы еще не дошли до того дома на заросшей травою улице, в котором жил Мальцев, как он попросил меня оставить его одного.
— Нельзя, — ответил я. — Вы, Александр Васильевич, слепой человек.
Он посмотрел на меня ясными, думающими глазами.
— Теперь я вижу, ступай домой… Я вижу все — вон жена вышла встретить меня.
У ворот дома, где жил Мальцев, действительно стояла в ожидании женщина, жена Александра Васильевича, и ее открытые черные волосы блестели на солнце.
— А у нее голова покрытая или безо всего? — спросил я.
— Без, — ответил Мальцев. — Кто слепой — ты или я?
— Ну, раз видишь, то смотри, — решил я и отошел от Мальцева.
Мальцева отдали под суд, и началось следствие. Меня вызвал следователь и спросил, что я думаю о происшествии с курьерским поездом. Я ответил, что думал, — что Мальцев не виноват.
— Он ослеп от близкого разряда, от удара молнии, — сказал я следователю. — Он был контужен, и нервы, которые управляют зрением, были у него повреждены. Я не знаю, как это нужно сказать точно.
— Я вас понимаю, — произнес следователь, — вы говорите точно. Это все возможно, но не достоверно. Ведь сам Мальцев показал, что он молнии не видел.
— А я ее видел, и смазчик ее тоже видел.
— Значит, молния ударила ближе к вам, чем к Мальцеву, — рассуждал следователь. — Почему же вы и смазчик не контужены, не ослепли, а машинист Мальцев получил контузию зрительных нервов и ослеп? Как вы думаете?
Я стал в тупик, а затем задумался.
— Молнию Мальцев увидеть не мог, — сказал я.
Следователь удивленно слушал меня.
— Он увидеть ее не мог. Он ослеп мгновенно — от удара электромагнитной волны, которая идет впереди света молнии. Свет молнии есть последствие разряда, а не причина молнии. Мальцев был уже слепой, когда молния засветилась, а слепой не мог увидеть света.
— Интересно, — улыбнулся следователь. — Я бы прекратил дело Мальцева, если бы он и сейчас был слепым. Но вы же знаете, теперь он видит так же, как мы с вами.
— Видит, — подтвердил я.
— Был ли он слепым, — продолжал следователь, — когда на огромной скорости вел курьерский поезд в хвост товарному поезду?
— Был, — подтвердил я.
Следователь внимательно посмотрел на меня.
— Почему же он не передал управление паровозом вам или, по крайней мере, не приказал вам остановить состав?
— Не знаю, — сказал я.
— Вот видите, — говорил следователь. — Взрослый сознательный человек управляет паровозом курьерского поезда, везет на верную гибель сотни людей, случайно избегает катастрофы, а потом оправдывается тем, что он был слеп. Что это такое?
— Но ведь он и сам бы погиб! — говорю я.
— Вероятно. Однако меня больше интересует жизнь сотен людей, чем жизнь одного человека. Может быть, у него были свои причины погибнуть.
— Не было, — сказал я.
Следователь стал равнодушен; он уже заскучал от меня, как от глупца.
— Вы все знаете, кроме главного, — в медленном размышлении сказал он. — Вы можете идти.
От следователя я пошел на квартиру Мальцева.
— Александр Васильевич, — сказал я ему, — почему вы не позвали меня на помощь, когда ослепли?
— А я видел, — ответил он. — Зачем ты нужен мне был?
— Что вы видели?
— Все: линию, сигналы, пшеницу в степи, работу правой машины — я все видел…
Я озадачился.
— А как же так у вас вышло? Вы проехали все предупреждения, вы шли прямо в хвост другому составу.
Бывший механик первого класса грустно задумался и тихо ответил мне, как самому себе:
— Я привык видеть свет, и я думал, что вижу его, а я видел его тогда только в своем уме, в воображении. На самом деле я был слепой, но я этого не знал. Я и в петарды не поверил, хотя и услышал их: я подумал, что ослышался.
А когда ты дал гудки остановки и закричал мне, я видел впереди зеленый сигнал, я сразу не догадался.
Теперь я понял Мальцева, но не знал, почему он не скажет о том следователю — о том, что после того, как он ослеп, он еще долго видел мир в своем воображении и верил в его действительность. И я спросил об этом Александра Васильевича.
— А я ему говорил, — ответил Мальцев.
— А он что?
— «Это, говорит, ваше воображение было; может, вы и сейчас воображаете что-нибудь, я не знаю. Мне, говорит, нужно установить факты, а не ваше воображение или мнительность. Ваше воображение — было оно или нет — я проверить не могу, оно было лишь у вас в голове; это ваши слова, а крушение, которое чуть-чуть не произошло, — это действие».
— Он прав, — сказал я.
— Прав, я сам знаю, — согласился машинист. — И я тоже прав, а не виноват. Что же теперь будет?
— В тюрьме сидеть будешь, — сообщил я ему.
Мальцева посадили в тюрьму. Я по-прежнему ездил помощником, но только уже с другим машинистом — осторожным стариком, тормозившим состав еще за километр до желтого светофора, а когда мы подъезжали к нему, то сигнал переделывался на зеленый, и старик опять начинал волочить состав вперед. Это была не работа: я скучал по Мальцеву.
Зимою
