Хаяси вышел от Фана, повернул за угол и сел в машину. Полковник Сугимори виновато посмотрел на шефа.
— Еще раз прошу простить меня, Хаяси-сан, за то, что вам пришлось это делать, — приложив руку к груди, сказал он.
— Ничего, Сугимори-сан, — с улыбкой ответил карлик. — Вы не виноваты, что выросли в богатой семье и вам не пришлось с детства зарабатывать себе на хлеб учеником портного...
У него было хорошее настроение. Сугимори это по чувствовал и потому спросил:
— Ну как этот самый Фан?
— Вполне достойный мешок, — ответил Хаяси.
На следующее утро Чадьяров проснулся рано. Спал он в эту ночь часа два, и теперь голова его была тяжелой. Он с трудом поднялся, нащупал ногами тапочки, прошел в ванную, стал под душ.
Такого состояния он не испытывал уже давно. Последний раз он вот так же чувствовал себя с похмелья. А за все время, что Чадьяров находился здесь, он выпил только раз, когда такой же, как фон Риттенберг, транзитный связной сообщил ему о смерти матери. Чадьяров остался на свете совсем один. Это был единственный случай, когда Фана могли видеть пьяным. Но никто не видел. Чадьяров капли спиртного в рот не брал, пил только молоко. И дело было не в том, что этого требовала работа. Просто Чадьяров знал, какое усилие воли требуется потом, после этого мимолетного расслабления, чтобы собраться и снова делать свое дело.
Но не только в этом ограничил себя Чадьяров. Он сумел полностью оборвать в себе связи с прошлым, с тем, что осталось там, по ту сторону границы, — с домом, где он не был уже шесть лет.
Иногда он вспоминал свою жену, но нежный образ ее все более и более расплывался в памяти...
Маншук и их маленького сына Нуржана порубали басмачи, когда узнали, кем им доводится красный командир Касымхан Чадьяров. После их гибели Чадьяров не мог спать несколько месяцев. Он участвовал в самых опасных операциях, сражался, не жалея себя, искал смерти. Но смерть его щадила. Даже когда рядом падали убитые товарищи и конь под Чадьяровым с простреленной грудью валился на бок, он оставался живым, словно жизнь специально хранила его для мести.
После свадьбы с Маншук он видел ее всего два раза, а маленького своего Нуржана — однажды. Касымхан боялся взять на руки этот живой комочек, а Маншук смеялась над неуклюжестью мужа и радовалась, что хоть в чем-то может быть более ловкой, чем он.
С тех пор прошло уже восемь лет. Время, занятое беспрестанной работой, делало свое дело. Постепенно и эта рана зарубцевалась. Ни одной фотографии Маншук у Чадьярова не было, и оттого образ ее постепенно стирался. В памяти остался лишь ее звонкий смех, который Чадьяров иногда слышал во сне. И это было страшно. Ему снилась женщина, у которой не было лица, волосы обрамляли белое пятно, и всю ее видел он словно сквозь запотевшее стекло. А смех был живой, чистый, долгий. Иногда один и тот же сон снился ему несколько раз подряд, и это становилось мучительным. Тогда он заставлял себя проснуться и начинал заниматься каким-нибудь делом: разбирал бумаги, счета, делал гимнастику — все что угодно, только чтобы сломать упрямую память чувства, которая все время пыталась вернуть его к прошлому, притупляя силы и размягчая волю...
Чадьяров выключил душ, вытерся насухо полотенцем, надел халат и вернулся в кабинет. Сел за стол и начал что-то чертить на бумаге. Так он делал всегда, когда хотел сосредоточиться. Нужно было еще раз проанализировать происходящее.
Могли ли его подозревать? Ну это всегда возможно. Подозревать Тагава должен всякого — такая работа. Были ли серьезные основания, чтобы подозревать Фана?.. Конечно. Жизнь в Казахстане, служба в Красной Армии... Однако именно его ставят в центр какой-то операции. Возможно, и не центральной фигурой. Но кандидатуру его утверждает сам Хаяси. Стало быть, роль, отведенная Фану, немаловажная... Теперь другое. Мог ли Чадьяров как-то «засветиться» по своей линии?.. Нет, это исключено. Конкретной работы он не вел. Встреча в «Насионале» состоялась после вербовки японцами. Да и Эрих фон Риттенберг был в отеле зарегистрирован как поставщик мебельной фирмы, и общение Фана с ним было совершенно естественным.
Чадьяров отложил карандаш, потер лицо руками. Потом снова взялся за карандаш, нарисовал маленький паровозик с дымом из трубы...
А может быть, их интересует именно такой человек? С таким прошлым? С жизнью в Казахстане, со службой в Красной Армии?.. Но чем его прошлое может быть им полезно?
Чадьяров бросил карандаш в бронзовый стаканчик на столе, откинулся в кресле.
Ох как нужен был ему сейчас совет!.. Как ему не хватало Испанца...
Строго говоря, решиться на такую поездку в Транссибирском экспрессе с пересечением границы Чадьяров сам, без согласия Центра, не имел права. Но ничего опасного, ставящего под угрозу его дальнейшую работу, он в этой поездке не видел. К тому же связаться с Центром у него не было физической возможности.
Экспресс уходит рано утром послезавтра.
«Как Наполеон говорил? — вспомнил Чадьяров. — Надо навязать бой, а там разберемся...»
— Там разберемся, — повторил он вслух. — Нужно ехать. Хаяси и Сугимори пустяками не занимаются...
Чадьяров вызвал Шпазму, приказал ему, как только появится зеленщик, тут же доложить.
Илья Алексеевич заботливо предостерег хозяина: мол, рано ему возобновлять утренние пробежки, он ведь еще не совсем здоров. Фан сказал, что обойдется без советов, и попросил выполнять то, что приказано. Вскоре он спустился вниз, вышел на задний двор кабаре. Мальчишки-поварята снимали с тележки Гу плетеные корзинки зелени.
— Здравствуй, Гу, — сказал Чадьяров, пожимая руку китайцу. — Как отец?
— Спасибо, господин. — Китаец низко поклонился. — Он принимает лекарства и чувствует себя хорошо. Я слышал о вашем несчастье, могу ли я как-нибудь помочь?
— Можешь. — Чадьяров отвел Гу в сторону. — У меня к тебе просьба, — сказал он негромко.
— Человек, сделавший так много добра, не должен просить — ему достаточно хотеть.
— Спасибо, Гу. Прошу тебя, как друга, помочь. Мне нужно уехать по делам на Транссибирском экспрессе. У тебя, кажется, родственник работает в билетной кассе. Так вот, узнай, есть ли свободные места на послезавтра в международном вагоне. Только, — Чадьяров улыбнулся, — это коммерческая тайна, нельзя, чтобы об этом узнали. И еще. Мне очень важно выяснить, не едет ли в этом вагоне кто-нибудь из «Фудзи-банка». Я получил у них кредит, не хотелось бы посвящать их в мои коммерческие операции. Можешь ли ты это сделать?
Гу помолчал, сосредоточенно думая, потом поднял на Фана глаза:
— Смогу.
— Но это нужно узнать обязательно. От этого в моей жизни будет зависеть очень многое.
