2. БЕРЗИН — СОЗДАТЕЛЬ СОВЕТСКОЙ ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ
Жечо Гюмюшев и Боян Папанчев быстро акклиматизировались в оживленном городе; мне казалось, что если меня предоставят самому себе, то я непременно затеряюсь в людском водовороте. Переночевав в каком-то общежитии, мы на следующий же день с утра отправились в исполком Коминтерна. Двое моих товарищей пошли по своим делам, оставив меня у Станимира Сапунова, представителя нашей партии в Коминтерне, немолодого седого человека, который был мне незнаком. Он был одним из руководителей коммунистов города Видина, откуда эмигрировал после провала. Больше о нем мне ничего не удалось узнать: я даже не знаю, подлинное ли это имя, — все политэмигранты, прибывшие на более или менее продолжительный срок в Советский Союз, обязательно брали псевдонимы, — это диктовалось заботой об их безопасности после возвращения на родину.
Я рассказал товарищу Сапунову о себе, ответил подробно на его вопросы о моем житье-бытье и высказал желание поступить на работу.
— Будешь работать. Может быть…
— Прошу настоятельно, товарищ Сапунов! — повторил я свою просьбу. — А позже непременно поступлю учиться. Мне нужно получить образование. Но думаю, что надо заслужить это право. Я бы хотел поработать на каком-нибудь московском заводе по специальности.
Васил Коларов, с которым я увиделся вечером, после разговора с Сапуновым, полностью одобрил мои планы. Сапунов уведомил его о нашем прибытии, и Коларов попросил передать, чтобы вечером я пришел к нему в гостиницу «Люкс».
Гостиницу я нашел легко. Она находилась на нынешней улице Горького, вблизи Кремля. Васил Коларов с семьей занимал номер — две комнаты с необходимыми бытовыми помещениями. По сегодняшним требованиям эта квартира для семьи из четырех человек показалась бы чересчур скромной, но в те годы Москва, перенаселенная вдвое, втрое, переживала неописуемый жилищный кризис. Цветана Николаевна, жена Васила Коларова, сумела сделать свою квартиру чистой, приветливой и уютной. Половина гостиной была оборудована под кабинет. Одну стену кабинета занимала библиотека — многочисленные тома на болгарском, русском, французском, немецком, итальянском языках. На других стенах кисели картины — некоторые из них писал сам хозяин дома.
После ужина Коларов увел меня в свой кабинет. До полуночи я рассказывал ему о Болгарии, об общем состоянии партии, об отношении к нам земледельческих властей[2], о поведении старых партий, объединившихся в организацию «Народный сговор»[3]. Рассказал — по его просьбе — со всеми подробностями о Плевене, о нашей работе по вооружению, об операциях на железной дороге, о пятерках, о военной организации.
Я рассказывал, отвечал на всевозможные вопросы Васила Коларова, развивал по его просьбе свои предположения о будущем общественной борьбы на родине, а он время от времени что-то записывал. Коларов начинал лысеть, волосы на висках совсем поседели, а ему было всего сорок шесть лет. Под глазами темнели черные круги от бессонницы, лоб покрывали морщины — любой мог легко предположить, сколько забот лежало на его плечах, — но зеленовато-голубые глаза были молодые, жизнерадостные. Я удивился, как точно он помнил факты, имена и события, связанные с Плевенской организацией. Он вспомнил о нашем разговоре после окончания партийной школы, вспомнил и неудачную попытку взорвать железнодорожный мост.
— Должен тебе сообщить, — сказал Васил Коларов, — что о работе Плевенской организации по изъятию оружия, о твоем аресте и тюремном заключении знают и здесь.
— Не понимаю. Кто знает?
— В Генеральном штабе Красной Армии…
Я удивился. Что общего имела наша деятельность в Плевене с Красной Армией? И ничего особенного мы не сделали. Неужели об этом знают даже в Генеральном штабе? Правильно ли я понял?
Коларову нетрудно было догадаться, что я поражен.
— Пусть это тебя не удивляет. — Он широко улыбнулся. — Любую операцию, направленную против действий белогвардейцев, против поползновений империалистической интервенции, независимо от того, в каком конце планеты она предпринята, советские люди воспринимают как боевую поддержку Советской России. И высоко оценивают любую помощь. Ценят и своих друзей. Тех коммунистов и честных людей во всех уголках земного шара, которые внесли свой вклад в дело защиты Советской России. В том числе и тебя.
Читатель легко представит себе мое состояние. Я испытывал смешанное чувство гордости оттого, что советские люди столь высоко оценили нашу работу, и удивления — все еще не мог осознать многое, а тем более найти органическую связь между отдельными фактами.
— Товарищи знают о твоем аресте, а вот твой побег — для них новость, — продолжал Коларов. — Они хотят лично познакомиться с тобой. Завтра, — Коларов указал точное время, — пойдешь в Четвертое управление Генерального штаба. Все уже договорено. Тебя примет лично Павел Иванович Берзин.
Четвертое (Разведывательное) управление Генерального штаба Красной Армии тогда размещалось в небольшом здании вблизи Красной площади. Охранялось оно строжайшим образом — то были годы беспощадной борьбы с недобитым врагом.
У дежурного меня ожидал командир Красной Армии. Я сообщил свое имя, и он проводил меня в здание.
У секретаря начальника управления — это была молодая женщина с коротко подстриженными светло-каштановыми волосами — я задержался всего несколько минут. Мы познакомились, не предполагая, что в дальнейшем нам придется более двадцати лет работать на одном фронте. Наталья Звонарева, мой боевой товарищ, ныне полковник в отставке.
— Павел Иванович ждет вас, — приветливо улыбнулась мне Звонарева и распахнула дверь кабинета…
Надеюсь, читатель простит меня, если я прерву нить моего рассказа, чтобы кратко поведать о Павле Ивановиче Берзине, крупном советском разведчике, создателе советской разведки. То, что я расскажу о нем, до недавнего времени знали только ближайшие его товарищи — ведь жизнь действующего разведчика представляет собой абсолютную тайну; чем меньше известно о разведчике, тем больше гарантий его успеха, тем меньше риск возможного провала, опасность гибели.
Настоящее имя начальника Разведывательного управления — Ян Карлович Берзин, по национальности он латыш. Родился за двадцать семь лет до Октябрьской революции в семье крестьянина-бедняка. Его отец был не только безземельный, он не имел даже дома, не владел ничем, он сам не принадлежал себе: крепостное право на бумаге отменили еще в прошлом веке, но в том захолустном краю, где он жил, балтийско-немецкие помещики являлись абсолютными хозяевами всего. Маленький Ян проявлял незаурядные способности, увлекался книгами, он знал намного больше своих сверстников, и это заставило отца, несмотря на беспросветную нужду, направить его в Рижское педагогическое училище. Яну не удалось его закончить. В Риге началось революционное брожение, царское правительство послало туда казачьи карательные отряды. Училище было закрыто. Ян вернулся домой, вооруженный революционными идеями. В его родном краю в то время действовал смелый партизанский отряд «Боевые братья», мстивший помещикам и полиции. Ян присоединился к партизанам. Ему еще не было и четырнадцати лет, но он отличался умом, сметливостью и хладнокровием взрослого. Поэтому всего через год после февральских событий, в 1905 году, Яна Карловича приняли в ряды Российской социал-демократической рабочей партии. Пятнадцатилетний юноша включился в борьбу против полицейского режима царского самодержавия не на жизнь, а на смерть. В шестнадцать лет военный суд в Ревеле приговорил его за революционную деятельность к смертной казни. Казнь заменили тюрьмой. Потом последовали ссылка в Сибирь, участие в революции, в гражданской войне. Берзин был заместителем комиссара внутренних дел Латвии, командиром боевого отряда, работал с Дзержинским. Многочисленные враги, внутренние и внешние, тайные и явные, наглые, жестокие, беспощадные, прилагали адские усилия, чтобы свергнуть только что родившуюся власть. Рыцарь без страха и упрека, с пламенным сердцем, руководитель Чрезвычайной комиссии (Чека) при Совете Народных Комиссаров — Феликс Эдмундович Дзержинский — сплотил вокруг себя для сверхопасной и сложной работы закаленных большевиков, готовых отдать все, до последней капли крови, для революционного дела. Дзержинский быстро оценил Берзина и давал ему ответственные задания по борьбе с контрреволюцией. И в 1921 году, сразу после разгрома белых, Берзин был назначен заместителем начальника, а вскоре и начальником Разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии. И это в тридцать три года! Если бы Дзержинский хотел копировать опыт западных империалистических центров разведки, он должен был бы назначить на этот столь трудный пост разведчика, имевшего многолетний, солидный профессиональный опыт. Но кадры ковались в горниле революционной борьбы, и Дзержинскому приходилось открывать новых людей. Берзин оказался достойным большого доверия. И в Европе, и на Дальнем Востоке Разведывательное управление Генерального штаба стало добиваться первых успехов. Вслед за большой советской дипломатией, вмешавшейся в политический диалог, который велся в мире, советская разведка, попавшая в талантливые руки, начала с неожиданным успехом отрубать длинные щупальца еще вчера всесильных империалистических разведок, обезвреживать их коварные планы, проникать в тайны военной машины и политики империалистических государств, пускавших в ход любые способы и средства для уничтожения молодого Советского государства. Герои баррикадных боев, большевики наводили страх на своих смертельных врагов, умело сражаясь на «тихом фронте». Воистину много — и важнейших — задач решило, защищая советский строй, Четвертое управление Генерального штаба, руководимое стойким большевиком Павлом Ивановичем Берзиным! Берзин проявлял удивительные качества стратега, способность тончайшего анализа конкретной обстановки, талант наносить разящий удар там, где враг меньше всего ожидал. Первой его заботой был подбор и подготовка надежных кадров для работы в Управлении. Он почти не располагал старыми кадрами — все пришлось создавать с самого начала, на «пустом месте». Люди, на которых он обращал внимание, были представителями рабочего класса и рабочей интеллигенции, показавшими высокую идейную убежденность и беспредельную преданность партии большевиков. Таких людей он находил среди участников борьбы против самодержавия, героев Октябрьской революции и гражданской войны. Новые кадры, большинство которых должно было обучаться в ходе самой работы, Берзин воспитывал в духе подлинного интернационализма, смелости и самостоятельности при решении вопросов, возникавших в процессе практической работы. Уже при выполнении первых задач, поставленных перед Управлением, Берзин проявил исключительное умение видеть суть даже в самых, казалось бы, запутанных явлениях. При этом он не терял спокойствия и хладнокровия в случае провала. И умел внушить сотрудникам чувство веры в свои силы.
