— Могу и объяснить. Ты, Матвей Захарович, суть классовой борьбы понимаешь?
— Ну?
— Вот и расскажи мне про нее применительно к вашему селу.
— А тут долго и говорить неча. Воротился я с фронта, ето после госпиталя. Пришел в уком доложиться. А мне: вали, говорят, к своим волкам, коммунию строй. Прибыл, огляделся. С кем ее, коммунию ту, поднимать? С Егоркой? Мужик у нас не бедный, не. Он за свое хозяйство сам кому хошь глотку порвет.
Потом Баулин с продотрядом прибыл. Ну а после Шлепикова прислали и Зубкова, горластого. Это когда чрезвычайное положение объявилось. Робяты они ничего, только ж не местные, дела не знают. А нашего мужика глоткой не возьмешь. Он и Антонову не верит, и в коммунию не идет. А в укоме знай свое талдычут: «Давай коммунию!» С кем же давать, хоть ты мне ответь. Я так думаю, что мужика нашего, тамбовского, нужно не в коммунию загонять силком, а с добром к ему. Вот те, мол, продналог, сей, братец, сколь хошь, а мы те не помеха. Однако и ты помоги Расее-то, матушке.
— Да ведь оно нынче так и есть, — заметил Сибирцев.
— Так кабы спервоначалу-то. Может, и Антонов не гулял бы на воле. А оно, вишь, как вышло? Не, наш мужик — он особый, с им терпенья ужасти сколько надо.
— Твоему мужику, между прочим, бедняку, середняку тому же, землицу-то Советская власть дала.
— Да это мы понимаем.
— Понимаешь, но, видно, не совсем. Ну ладно. Вот ты сказал: терпенье надо. Ты, значит, ждал, пока он одумается, а кулак да эсер его тем временем к себе перетягивали, где посулом, а где и кнутом. Но армию создали. Знаешь, сколько у Антонова было войска по вашей губернии? Пятьдесят тысяч. Понял, солдат? А как ты объяснял мужику, чтоб он Советскую власть защищал от Антонова, от тех бандитов, что ты собрался узлом завязать да в дерьме утопить, ты — большевик? Молчишь?..
— Ну, из наших-то которые из кулаков, те ушли, — неуверенно сказал кузнец. — А середняку вроде как ни к чему это дело. Он на хозяйстве сидит.
— Надо полагать, не твоя в том заслуга. А вот что поп твой контрреволюцию у тебя под носом разводит, тут уж, брат, извини, твоя вина. Проморгал.
— Поп — это того, действительно.
— Ну а скажем, ежели вот сегодня придется твоему середняку выбор делать, с кем будет?
— Как с кем? Землицу-то он не отдаст, ни в коем разе. С нами, значит.
— Считаешь, можно на него положиться?
Наблюдал Сибирцев за кузнецом и думал: вот как легко можно глупость сотворить. Бросили хорошего мужика, как кутенка, в воду — плыви. А он не умеет, барахтается без толку и пользы делу, того и гляди потонет. Так нет чтоб руку протянуть, помочь, научить. Все, поди, только приказывают… А ведь он не так уж и не прав: середняк действительно сейчас в коммуну не пойдет, нечего ему с бедняками хороводиться, у него свое хозяйство налажено. Пока налажено. А что Матвей ему может предложить? Животину полудохлую да пару хомутов? Вековой уклад глоткой не перестроишь, тут мудрость нужна, но не тех мудрецов, что в уезде сидят и ни черта не смыслят в сути кулацкой агитации…
Но куда ж дед-то девался? Сибирцев выглянул во двор.
— Да он небось к попадье за самогонкой побег, — сказал кузнец, вставая. — Каменный дом на площади за сельсоветом видал? Его и есть. Отца Павла.
— А зачем к попадье?
— Ну как же? Гости, чай, пришли, как не угоститься? А своего-то — шиш, гол как мышь.
— Нет, я не угощаться пришел. Мне еще к вашему председателю зайти надо.
— Может, вдвоем зайдем? — предложил кузнец. — Он у нас…
— Не нужно, — перебил Сибирцев. — У меня с вашим батюшкой Павлом Родионовичем теперь свой союз наметился. И лишние глаза и уши только помешают. Потому считаю, что и с тобой вместе нам пока не стоит появляться. Дальше видно будет, а пока не следует. И еще один совет: давай-ка, брат, собирай тех, которые понадежней, да вооружай их. Есть хоть чем?
— Этого добра покуда хватит. Продармейцы помогли.
— Ну и то дело. Дождемся Баулина, окончательно решим. Но времени не теряй. Думаю, лучше заранее обезопаситься, чем на перекладине болтаться… А с дедом поговори насчет масла своего. Тебе узнать сподручней: мазал он или нет поповскую бричку или там замки-запоры. Ну бывай, Матвей Захарович.
Выходя с церковного двора. Сибирцев снова обратил внимание на добротные засовы на воротах, оценил толщину кирпичной, выше человеческого роста ограды. Прямо-таки крепость.
У железной калитки едва не столкнулся с дедом Егором. Тот, бережно прижимая к груди, нес бутылку самогонки, заткнутую тряпицей. И глаза его радостно лучились, будто заработал он награду за великий подвиг.
— Михал Ляксаныч, да куды ж эт ты, милай? А угощенью?
— Недосуг, Егор Федосеевич, уж извини. Как-нибудь в другой раз. К председателю надо.
— И-эх! — Дед аккуратно поставил бутылку на землю, утвердил ее, чтоб не опрокинулась, и только тогда с обидой взмахнул руками. — И на чё он те сдался? Гусак-та! Ого-го! Эге-ге! Тьфу, прости господи!..
— Не нравится тебе ваш председатель? — рассмеялся Сибирцев. Уж очень чудно передразнил дед еще незнакомого Сибирцев у человека.
— А он не девка, чтоб нравиться. — Дед искоса, как-то хитро метнул дурашливый взгляд на Сибирцева. — Ну ить как знашь, милай друг, я с чистой душой. А то б мы ее, голубушку! — Он поднял бутылку и ласково понес ее во двор.
В помещении сельсовета, куда Сибирцев вошел, опираясь на руку Маши, было по-казенному пусто и неуютно. Большая комната в пять окон по фасаду на улицу, наверно, раньше ее называли парадной залой. Вся мебель состояла из двух самодельных столов — один по центру, другой сбоку, широких лавок вдоль стен и резного пузатого комода, оставшегося скорее всего от старых хозяев. Половину противоположной от окон стены занимала изразцовая печь.
В простенках между окнами висели истрепанные по краям, засиженные мухами плакаты двухгодичной давности: подобные видел Сибирцев еще в Иркутске. На одном — краснощекий молодец в шлеме-богатырке лихо бил ногой под зад лысого и скрюченного, потерявшего папаху адмирала Колчака, а на втором — брат-близнец того молодца втыкал штык в брюхо усатому толстяку в мундире с позументами и погонами явно деникинского происхождения. А поверху, под самым потолком, был протянут неумело написанный белилами по красному ситцу лозунг «Вся власть Советам!».
За главным столом, посередке, положив жилистые кулаки на пустую, не обремененную никакими бумагами столешницу, сидел широкоплечий кудрявый парень в наглухо, несмотря на жару, застегнутом френче с накладными карманами. Светлые его волосы, казалось, слиплись от пота, фуражка кверху тульей лежала рядом, на столе. Он не встал навстречу Сибирцеву, словно чего-то ждал, сурово глядя в пространство.
