Гарри еще раз жестом приказал ему идти на посадку. Вместо этого Майкл схватил микрофон своей рации, зная, что аппаратура Гарри должна быть настроена на частоту 118, 7 мегагерц.
— Извини, Гарри, — прокричал он. — Я должен это сделать. Извини.
Через громкоговоритель в кабину ворвался зычный голос Гарри.
— Микки, садись немедленно. Еще не поздно. Мы еще сможем выпутать тебя из этой истории. Не будь дураком, старина.
Майкл затряс головой и указал вперед. Лицо Гарри потемнело. Он сбавил скорость и прежде, чем Майкл смог что-то предпринять, чуть вильнул вбок, подсунув кончик крыла «Куин Эр» под хвост «Центуриону». Затем он с силой потянул на себя рычаг управления и резко подбросил вверх хвост маленького самолета, так что тот клюнул носом и сорвался в почти вертикальное пике.
«Центурион» летел очень низко над землей, и его падение было слишком стремительным, чтобы Майкл успел на него среагировать до того, как они с ходу врезались в верхние ветви высокого голубого эвкалипта.
Увидев несущуюся на него сухую ветку толщиной с руку, Майкл попытался прикрыться от нее ладонями, но она угодила в ветровое стекло как раз в том месте, где оно уже было ослаблено пулей Шона, и пробила его насквозь. Ее острый конец вонзился Майклу в основание горла, точно во впадину над ключицей, и проткнул его с легкостью иглы от шприца, пройдя через верхнюю часть туловища и выйдя наружу между лопатками.
Сила удара падающего самолета обломила ветку, и теперь она торчала из его горла, как некое уродливое, искривленное древко копья.
А «Центурион» все падал н падал вниз, с треском продираясь сквозь кроны деревьев. Ему оторвало одно крыло, затем другое; скорость его замедлилась, и, наконец, изуродованный фюзеляж вырвался из переплетения ветвей и рухнул на землю; скользя и подпрыгивая, он по инерции доехал на брюхе до края кукурузного поля и замер у первого ряда высоких стеблей.
Рамон Мачадр с трудом принял вертикальное положение в своем кресле, дивясь тому, что все еще жив. Он посмотрел на Майкла. Его рот был широко разинут в безмолвном крике; обломок ветки по-прежнему торчал у него из горла, и кровь фонтаном выплескивалась на осколки разбитого ветрового стекла.
Рамон отстегнул ремень и попытался выбраться из кресла. Что-то удержало его на месте, и он посмотрел вниз. Его левая нога была сломана. Она застряла между сиденьем и газовыми цилиндрами, изогнувшись, как вареная макаронина. Брючина задралась до колена, и он увидел, что рукоятка вентиля из нержавеющей стали глубоко засела в его икре.
В этот момент до него донеслось слабое шипение газовой струи. Его нога повернула рукоятку вентиля и открыла клапан. «Синдекс-25» устремился в шланг и под давлением выбрасывался теперь наружу из его наконечника под фюзеляжем.
Рамон вцепился в ручку дверцы и навалился на нее всем весом. Дверцу надежно заклинило. Тогда он просунул обе руки под колено поврежденной ноги и дернул изо всех сил, пытаясь высвободить ее. Нога на глазах удлинилась, и он услышал, как обломки раздробленной кости со скрипом трутся друг о друга где-то внутри, но стальная рукоятка вентиля держала ее мертвой хваткой, словно медвежий капкан.
Внезапно он ощутил легкий запах миндаля; в носу у него защипало и засвербило. Серебристые нити слизи потянулись из обеих его ноздрей, поползли к губам и вниз по подбородку. Его глаза превратились в пару раскаленных углей, и свет в них померк навсегда.
В наступившей темноте его охватила ужасная агония. Она далеко превзошла все представления о боли, которые он имел прежде. Он начал кричать. Он кричал и кричал, сидя в зловонной луже собственной мочи и фекалий, пока его легкие, наконец, не разорвались и больше кричать он уже не мог.
Сантэн Кортни-Малькомесс сидела на сухом бревне у опушки леса и смотрела, как мальчик и щенок играют на поляне.
Щенок был отобран из последнего помета знаменитой Денди Лесс из Велтевредена, после чего доблестную старую суку пришлось усыпить, к вящему огорчению Сантэн. Впрочем, этот щенок унаследовал все ее наилучшие качества. Ему тоже суждено стать чемпионом, Сантэн в этом нисколько не сомневалась.
Никки дрессировал его с помощью старого шелкового чулка, набитого перьями цесарки. Он обучался этому делу так же быстро, как и сам щенок. Казалось, у него был особый подход к собакам и лошадям.
Это у него в крови, удовлетворенно подумала Сантэн. Он настоящий Кортни, несмотря на свое имя и причудливый испанский титул. Ее мысли перекинулись на других членов ее семьи, семьи Кортни.
Завтра Шаса и Эльза Пинателли венчаются в маленькой церкви, построенной когда-то для рабов и с такой любовью отреставрированной Сантэн. Это станет одним из самых грандиозных бракосочетаний на мысе Доброй Надежды, по крайней мере, за последнее десятилетие. Гости съезжаются со всех концов света: из Англии, многих европейских стран, Израиля, Америки.
Еще совсем недавно Сантэн, разумеется, предпочла бы сама расписать по минутам всю свадебную церемонию и лично проследить за всеми приготовлениями. Теперь же она с легким сердцем препоручила это Белле и Эльзе Пинателли.
«Пусть сами со всем разбираются, — твердо сказала она себе, — а у меня и так полно забот с моими розами, собаками и Никки».
Она думала о Белле. Та была примерно наказана и глубоко раскаялась в содеянном, но Сантэн до сих пор не была до конца уверена, что они поступили правильно. Она долго и мучительно спорила с собой и Шасой, прежде чем все-таки согласиться не выдавать внучку и защитить ее от наихудших последствий ее предательства и справедливого гнева закона.
И тем не менее, ей надлежит в полной мере искупить свой грех, мрачно думала Сантэн, в который раз пытаясь оправдать собственную снисходительность. Отныне вся жизнь Изабеллы будет посвящена тому, чтобы хоть как-то загладить свою вину. «Всю жизнь она будет в неоплатном долгу перед каждым членом из своей семьи и перед всеми людьми, живущими в нашей прекрасной стране, которую она предала. А я уж позабочусь о том, чтобы она выплатила эти долги полностью и с процентами», — решительно подумала Сантэн и вновь повернулась к своим питомцам; на ее глазах щенок отыскал набитый перьями чулок, который Никки спрятал в камышах ниже по течению, и торжественно доставил его своему юному хозяину, победоносно размахивая длинным шелковистым хвостом, как боевым знаменем.
Наконец, мальчик и собака вернулись к ней и вдвоем уселись у ее ног; Никки обнял щенка голой загорелой рукой за шею и ласково прижал к себе.
— Ну что, ты уже решил, как его назвать? — спросила Сантэн. Ей понадобилось почти два года на то, чтобы пробить стену отчуждения между собой и ребенком, но сейчас она чувствовала, что ей все же удалось окончательно завоевать его доверие и заставить его забыть Адру и всю прежнюю жизнь.
