— Можно то же самое по-английски? — попросила Реми.
— Сорт черной розы. Чернила представляют собой смесь лепестков розы и толченых крыльев цикады слюнявой, вида, который встречается только на некоторых островах Лигурийского моря. Что же касается содержания этикетки… — Сельма придвинула бутылку, подождала, пока Сэм и Реми подойдут ближе, и включила мощную галогенную лампу. — Видите эту фразу, mesures usuelles, — в переводе с французского «стандартный размер». Такие бутылки уже сто пятьдесят лет как не используются. А вот это слово — demis — означает «половина», то есть пол-литра, примерно одна английская пинта. Шестнадцать унций.
— Не слишком большой объем для бутылки такого размера, — заметила Реми. — Наверное, стекло очень толстое.
Сельма кивнула.
— А теперь давайте рассмотрим сами чернила: как вы можете заметить, они местами выцвели, поэтому на воссоздание уйдет некоторое время, но вы видите две буквы в каждом из верхних углов и две цифры в каждом из нижних?
Фарго кивнули.
— Цифры означают год. Один и девять. Девятнадцатый.
— Тысяча девятьсот девятнадцатый? — спросила Реми.
Сельма покачала головой.
— Тысяча восемьсот девятнадцатый. Что же касается букв «Н» и «А», то это инициалы.
— Чьи? — не вытерпел Сэм.
Сельма откинулась назад и сделала паузу.
— Имейте в виду, я не совсем уверена. Потребуются кое-какие исследования, чтобы точно…
— Мы понимаем.
— Я считаю, что инициалы французские и принадлежат они Henri Archambault — Анри Аршамбо.
Сэм и Реми переварили услышанное, переглянулись и дружно устремили взгляд на Сельму, а она лишь робко улыбнулась и пожала плечами.
Реми заговорила первой:
— Ладно, только чтобы убедиться, что мы друг друга поняли… Речь о том самом Анри Аршамбо, верно?
— О нем, о нем, — отозвалась Сельма. — Анри Эмиль Аршамбо — главный хранитель вин Наполеона Бонапарта. И если моя догадка верна, вы нашли бутылку из утраченной коллекции Наполеона.
Севастополь
Фазан выскочил из кустов и взметнулся в небо, бешено колотя крыльями в по-утреннему пронзительном воздухе. Гедеон Бондарук выждал, давая птице фору, затем вскинул ружье и выстрелил. Фазан дернулся, забил крылом, обмяк и рухнул на землю.
— Отличный выстрел, — похвалил стоящий рядом Григорий Архипов.
— Апорт! — крикнул Бондарук на фарси.
Два Лабрадора, терпеливо ожидавшие у ног Бондарука, бросились за упавшей птицей. Вокруг охотников уже валялось больше дюжины тушек, разорванных псами в клочки.
— Ненавижу вкус дичи, — объяснил Бондарук Архипову, пнув одну из птиц носком ботинка. — Зато собакам разминка. А вы, Холков, что скажете? Вы любите охотиться?
Стоящий в нескольких шагах позади Архипова Владимир Холков задумался, склонив голову к плечу.
— Смотря на кого.
— Хороший ответ.
Большую часть жизни Холков с Архиповым прослужили вместе в спецназе: Архипов командир, Холков преданный, исполнительный офицер — отношения, которые продолжились и на гражданке. Только теперь оба зарабатывали огромные деньги в качестве высококлассных наемников. В последние четыре года самым щедрым нанимателем, бесспорно, был Гедеон Бондарук — работая на него, Архипов успел сколотить немалое состояние.
Получив от Холкова и Архипова доклад о провале задания, Бондарук вызвал их сюда, в свой летний домик, расположенный в крымских предгорьях. Сам миллионер прибыл днем ранее и до сих пор ни словом не обмолвился об инциденте.
Архипов не боялся никого и ничего — в этом Холков десятки раз убеждался на поле боя, но у обоих было профессиональное чутье на опасность, и оно подсказывало, что в присутствии Бондарука нельзя расслабляться ни на секунду. Хотя сам Холков не видел, чтобы Бондарук прибегал к насилию, тот, несомненно, был способен на любую жестокость. Они всегда волновались — не из-за страха, нет, скорее руководствуясь горьким опытом и здравым смыслом. Бондарук был непредсказуем, как акула… Безмятежно плавающая в сторонке, безразличная и одновременно всевидящая: на миг зазевался — и вот уже над тобой смыкаются жуткие челюсти. Холков знал: даже сейчас, во время непринужденной беседы, его начальник не сводил натренированного взгляда с ружья Бондарука, следя за движением ствола, как за пастью большой белой акулы.
Холков мало знал о прошедшей в Туркменистане юности Бондарука. Тот факт, что во время конфликта на иранской границе его теперешний босс, по всей вероятности, убил десятки его соотечественников — возможно, даже кого-то из знакомых, — мало его волновал. Война есть война. Лучшие солдаты, те, кому удается выжить и преуспеть в своем ремесле, как правило, беспристрастны и воспринимают убийство врага как работу.
— Из классного ружья метко стрелять не сложно, — заметил Бондарук, щелкнув затвором и вынимая гильзу. — Сделано на заказ австрийской фирмой «Хамбруш Ягдваф фен». Как думаешь, Григорий, сколько ему лет?
— Понятия не имею, — ответил Архипов.
— Сто восемьдесят. Оно принадлежало самому Отто фон Бисмарку.
— Ничего себе!
— Образец живой истории, — словно не замечая реплики Архипова, продолжил Бондарук. — Во-он там… — Бондарук указал на юго-восток, на идущую вдоль берега низину. — Видите гряду невысоких холмов?
— Да.
— В тысяча восемьсот пятьдесят четвертом, в Крымскую войну, здесь проходило Балаклавское сражение. Слышали когда-нибудь стихотворение Теннисона «Атака легкой кавалерии»?
Архипов пожал плечами.
— Кажется, в школе проходили.
— Все помнят стихи, но, увы, мало кто знает, что произошло на самом деле. Семьсот британских солдат — Четвертый и Тринадцатый гвардейские драгунские полки, Семнадцатый уланский и Восьмой и Одиннадцатый гусарские — пошли в атаку на русские пушки. Когда дым рассеялся, в живых осталось меньше двух сотен… Владимир, вот ты военный. Что это, по-твоему? Глупость или отвага?
— Сложно сказать, что взбрело в голову командованию.
— Еще один пример живой истории, — сказал Бондарук. — История — это люди и их наследие. Великие дела и стремления. И великие провалы, разумеется. Пойдемте со мной.
Бондарук подхватил ружье и побрел через высокую траву, мимоходом подстрелив очередного фазана.
— Я не виню вас за то, что вы их упустили, — заговорил он. — Я читал о Фарго. Они живут ради приключений. Ради опасности.
— Мы их найдем.
Бондарук лишь отмахнулся.
— Вам известно, почему я так стремлюсь заполучить эти бутылки?
— Нет.
— Правда в том, что сами бутылки, их происхождение да и вино внутри меня не интересуют. Главное — их достать, а потом хоть разбейте их, я и слова не скажу.
