Бартенев беспомощно переглянулся с Корвин-Коссаковским. Он не очень-то успел разглядеть молодых щеголей, все они показались ему на одно лицо, разве что Сабуров был куда красивей прочих, и Порфирий Дормидонтович понадеялся, что друг преуспел больше. Но лицо Арсения Вениаминовича сохраняло абсолютно безмятежное выражение, он улыбался знакомым, раскланивался с отцами семейств и неизвестными Бартеневу чиновниками.
Один из таких чиновников подошёл в сопровождении Даниила Энгельгардта, стройного румяного и белокурого молодого модника, и Макса Мещерского, офицера артиллерии с шальными глазами, прибывшего на месяц из действующей армии. Молодцы были хороши как на подбор - рослые, широкие в плечах. Они пригласили девиц Любомирских на польку.
Герман Грейг, черты смуглого лица которого несли в себе что-то воровато-цыганское, и Даниил Энгельгардт приветствовали друг друга по-свойски и явно были давно знакомы. Оба они казались весьма галантными, но пока рядом стоял Аристарх Сабуров, казались не очень заметными.
Граф Михаил Протасов-Бахметьев, приехавший из Парижа и представленный им хозяйкой, был грузным человеком лет тридцати, уже лысеющим, с новомодными короткими бачками и изящными усиками. Он тут же затеял с Ниной Черевиной разговор о путешествиях. Однако она слушала вполуха, глядя на еще одного молодого красавца, который стоял у стены и, наконец, подошёл к ним. Андрей Нирод представил им Александра Критского, которого девицы рассматривали удивлённо и жадно. Ослепительно красивый, похожий на итальянца со старинной картины, он, на взгляд Бартенева, был излишне слащав, но на такого, конечно, нельзя было не обернуться. Протасов-Бахметьев тут же втесался между Ратиевым и Критским и спросил у красавца, давно ли он из Италии, на что тот ответил, что уже неделю в Петербурге. Ратиев же заметил, что собирается в Рим в январе, на что толстяк завистливо заметил ему, что он счастливчик. Сам Протасов-Бахметьев никого на танец не пригласил, мотивируя это тем, что в чужих краях разъелся и стал слишком неуклюж.
В итоге девицы Черевины и Любомирские оказались приглашенными на все танцы, два свободных оставалось у Ирины Палецкой, и тут в соседнем зале загремела музыка. Танцы начались вальсом, и молодые люди, ангажируя девиц, исчезли.
-Господи, ты хоть что-то заметил? - прошептал Бартенев, наклонившись к уху Корвин-Коссаковского, - у меня в глазах рябит, они все одинаковые.
-Не все, Порфирий, не все, - глаза Арсения показались Бартеневу сумрачными и больными. - Я, признаться, рассчитывал хотя бы нескольких сразу отсеять, но, увы... Могу только предположить, что Всеволод Ратиев едва ли из твоих оборотней будет. Да и толстяк Протасов-Бахметьев. Те должны иной вид иметь, для девиц манящий. Но остальные, будь все проклято, как на подбор добры молодцы, - зло пробормотал он сквозь зубы.
-Ты всё ещё думаешь, что они здесь? - осторожно спросил Бартенев, косясь на нервно сжатые руки друга в лайковых перчатках.
-Если и сомневался - теперь уверен, - твердо кивнул Арсений, - у Макса Мещерского глаза шалые, Герман Грейг и Даниил Энгельгардт - тоже "победители петербургские", а Грейг еще и, по слухам, незаконный сынок великого князя, такие порой избалованы и развращены с детства, Аристарх Сабуров просто принц какой-то, ей-богу, что до Критского... тоже... Аполлон Бельведерский. Девицы на него, как на солнце, смотрели. Тут они.
Бартенев остановил его.
-Постой, я совсем спутался, сказать забыл. Мещерский этот тут ни при чём, он у нас в Академии учился. Имени я не запомнил, но его самого видел на занятиях. Он толковый, кстати, хоть и шальной, и герой Хивинского похода. А сейчас, наверное, на побывку приехал из армии, мне говорили - он был на Аладжинских высотах, когда корпус Лорис-Меликова отошёл к Александрополю.
Корвин-Коссаковский просветлел и облегчённо улыбнулся.
-Слава тебе, Господи. Хоть одного отсеяли. Ты точно его помнишь?
-Да, я не сразу его узнал, но когда он повернулся и девице поклонился, вспомнил его.
-Прекрасно. Пока танцы - ничего мы поделать не сможем, но за ужином - надо постараться очутиться против них. Смотри в оба, внимательно разглядывай каждого. У меня только на тебя и надежда, что узнаешь что-то: жест, слово, взгляд какой...
Бартенев кивнул.
Он заметил, что на самом деле для женщин и девиц бал - подлинное ристалище выдержки. Здесь не полагалось проявлять душевные страдания, разочарование и дурное настроение, но должно приятно улыбаться и непринуждённо поддерживать светский разговор. Неприглашенные дамы сидели по углам с масками вместо лиц, оглядывая злыми глазами кружащихся в танце. Хозяйка дома, графиня Нирод, обходила знакомых кавалеров, тихо прося пригласить особ, вынужденных сидеть в сторонке.
Тут Бартенев услышал непринужденный разговор друга с хозяйкой. Корвин-Коссаковский искренне восхищался убранством гостиной и танцевальных залов, тонко и иронично сравнил этот роскошный праздник с тем убогим балком, что дала недавно графиня Любенецкая, о которой он точно знал, что она во вражде с графиней Нирод, потом увёл хозяйку в танцзал. Порфирию Дормидонтовичу неловко было остаться одному, тем более, что у окна сидела дама в оранжевом платье, которая тот и дело многозначительно посматривала на него. Но Бартенев танцевал плохо и сейчас просто боялся перепутать фигуры. Это продолжалось целую вечность, пока из других дверей снова не появился Корвин-Коссаковский и не избавил его от неприятного положения.
Сам же Арсений Вениаминович был весьма доволен: ему удалось расспросить хозяйку о молодых людях, и Екатерина Петровна, приняв его интерес за беспокойство дяди о племянницах, была весьма красноречива. Правда, первые несколько минут она пылко, с материнской любовью и гордостью, расхваливала своего сына Андрея, брак которого с наследницей рода Палецких Ириной был её мечтой. Как следствие, все остальные молодые люди не шли ни в какое сравнение с её ангелом-Андрюшенькой. Но подобная предвзятость была на руку Корвин-Коссаковскому, меньше всего желавшему услышать дежурные комплименты гостям.
Ему даже не требовалось изображать интерес - он и так слушал графиню с удвоенным вниманием.
"Молодой Всеволод Ратиев? Приличный, говорят, молодой человек, отец его дипломат наш не то в Вене, не то в Брюсселе, сынок вроде тоже по дипломатической линии пойти намерен. Мальчик серьёзный и неглупый. Богат. Но... невзрачен, совсем невзрачен. Не то что мой Андрюшенька, он ещё в гимназии всё балы открывал... Макс Мещерский? О... лихой вояка, из бесшабашных, кстати, говорят, дуэлянт, приехал недавно из Турции. Даниил Энгельгардт? О, будьте осторожны, и девочек предостерегите: девки, цыгане, Стрельня да Яхт-клуб. А семья разорена... Он и Герман Грейг - лихачи. Грейг? Он москвич. Ну и, сами знаете, не носить фамилию отца, как это горько, должно быть... К тому же крупно играет на скачках и всё неудачно, да ещё и по блудным девкам шляется... Сейчас, говорят, в Москву опять собрался, тут уже в долг не дают... Аристарх Сабуров? В Париже его называли выродком. Сами понимаете, такого просто так не уронят... Сейчас, говорят, ударился в паломничества, то Оптина, то Дивеево... Александр Критский? Ох, зачем девочкам такое? Да, богат, но красивый муж - чужой муж, сами понимаете. Протасов-Бахметьев? Кто его знает, он гость мужа, говорят, все по Парижам да Лондонам. Остальная часть беседы была снова посвящена восхвалению Андрея Нирода, красавца и умницы, мальчика чистого и скромного. Корвин-Коссаковский понимал, что похвалы графини сыну, безусловно, пристрастны, а вот насколько правдиво её злословие, не знал.
