Тянулись годы, а порабощенный мастер ночами при жалком свете коптилки гнул спину над резьбой по золоту и серебру, украшал бирюзой, рубинами и эмалью тончайшие узоры на широких подносах и блюдах, делал затейливые рисунки на саблях и кинжалах.
Из рук Умара выходили бесценные сокровища подлинного искусства, а получал он за них несчастные гроши.
Вбежавший в мазанку чумазый подросток спугнул думы Умара. Парнишка был бос и одной рукой поддерживал на ходу рваные ситцевые шаровары.
Умар узнал паренька. Это был круглый сирота, четырнадцатилетний Саттар Халилов, работник важного эмирского чиновника Ахмедбека.
Саттар подошел вплотную к Умару, перевел дыхание, шмыгнул носом и выпалил:
— Меня послал к вам, ата, Бахрам. Он велел сказать, что приедет сейчас вместе с Ахмедбеком, Уже седлает коней!
Умар не шевельнулся, не удивился. Кто только не посещал его убогую мазанку!
Прищурившись, он пристально поглядел в отчаянно-озорные глаза мальчонки. Только они, эти черные как угли глаза, говорили о том, что в этом худом, изможденном, не знающем отдыха, пропеченном азиатским солнцем и покрытом грязью теле ключом бьет неистребимая молодая жизнь.
— Проведи гостя в комнату к тетушке Саодат, — серьезно, как к взрослой, обратился Умар к дочке. — Пусть она покормит его вчерашним пловом. Там, кажется, осталось.
Анзират озабоченно сдвинула брови, закусила нижнюю губу и, взяв гостя за руку, провела через узкую дверь.
Умар вышел во двор. Звуки боя стихали. Перестали ухать пушки. Лишь изредка хлопали одинокие винтовочные выстрелы. Умар устало полузакрыл глаза и не поднял век, даже заслышав дробный стук копыт в переулке.
Вскоре над глиняным дувалом показались чалмы трех всадников. Окруженные клубами пыли всадники остановились у ворот. Двое спешились и вошли во двор. Умар не спеша направился им навстречу. Впереди крупно шагал грозный Ахмедбек. Это был немолодой рослый и широкоплечий человек с короткой черной бородой, подбритой вокруг горла, и горбатым хищным носом. От пронзительного взгляда его будто раскаленных черных глаз у любого встречного холодок пробегал по спине. По пятам Ахмедбека шел его верный телохранитель Бахрам, мордастый и лоснящийся от жира детина.
Бахрам вырядился в голубой жандармский мундир с разнопарными эполетами, обшитый какими-то немыслимыми позументами, в ярко-красные просторные шаровары с широченными золотыми лампасами и щегольские офицерские сапоги из мягкого шевро с длинными шпорами. На левое плечо его свисал длинный конец огромной желтой чалмы. В руке он держал тяжелую камчу[3] с таким видом, будто только и ждал, чтобы пустить ее в ход.
— Салям алейкум! — хмуро приветствовал мастера Ахмедбек.
Умар склонил голову в поклоне, поцеловал полу золотистого халата бека и, следуя обычаям предков, пригласил знатного гостя в дом.
— Рахмат! Спасибо! — проворчал Ахмедбек. — У нас не так много свободного времени, чтобы заходить. Мы по делу.
Он снял с себя дорогую саблю и подал ее Умару. Потом достал лоскуток бумаги и тоже отдал ему.
Умар вгляделся в лоскуток: на нем были нарисованы пять человеческих черепов и затейливо написаны арабской вязью несколько букв и цифр.
— Все, что здесь изображено, надо перенести на клинок. Выбери сам, куда удобнее и незаметнее. К утру все должно быть готово. И ни один глаз не должен видеть, никто не должен знать… Молчи и забудь навеки, не то… — и Ахмедбек скрипнул зубами.
Не считая нужным выслушать ответ мастера, он кивнул и ушел. За ним, позванивая допотопными шпорами, последовал Бахрам.
Ахмедбек понимал: бумажку трудно спрятать и легко потерять. Она может размокнуть в воде и расползтись. Она может сгореть. Она, наконец, в трудный момент может обратить на себя внимание, особенно при задержании и обыске, и тогда придется объяснять то, что на ней изображено и что надо хранить в строжайшей тайне. А клинок — иное дело. Клинок — личное оружие каждого знатного джигита. На нем столько украшений и рисунков, что едва ли кто обратит внимание на какие-то черепа, буквы и цифры.
Ахмедбек отлично понимал все это, а Умар — нет. А быть может, и он понимал, но молчал…
Через минуту, подняв пыль в переулке, всадники скрылись.
Умар вернулся в мазанку и сел за низенький столик под окном, заваленный различными инструментами. В дверях показались Анзират и Саттар. Вытирая сальные после еды губы, они заговорщически переглянулись и встали по обе стороны мастера.
Умар в задумчивости держал в руках саблю Ахмедбека.
— Умар-ата! — нерешительно заговорил Саттар. — Ахмедбек позвал вас на войну и подарил эту саблю?
Мастер усмехнулся:
— Нет, дружок! С этой саблей Ахмедбек не расстанется. Она пожалована ему самим эмиром Саид Алимханом. А война… Пусть он сам воюет за эмира. Обойдутся без меня.
— Хорошая сабля, — заметил Саттар. — Я видел ее в доме Ахмедбека, когда помогал выбивать пыль из ковров. Она висела в его комнате.
Сабля и в самом деле была хороша. Вызолоченные блестящие ножны обвивала полоска голубой эмали. Эфес был выточен из слоновой кости лимонного цвета и венчался головой дракона с рубиновыми глазами. Перекрестье смотрело вниз серебряной головой Медузы Горгоны, обвитой змеями.
— Все дело тут в клинке, — тихо проговорил Умар.
— Покажите, пожалуйста, Умар-ата, — попросил Саттар. — Я не видел клинка. Хотел один раз вынуть его и посмотреть, а сын Ахмедбека Наруз накинулся на меня с кулаками.
Умар взялся за эфес, вытащил клинок и подал его парнишке.
— Смотри, — сказал он.
Клинок был странный: лишь чуть-чуть поуже ножен и весь покрыт чернью по серебру. Серебряный клинок? Но таких не бывает! На конце он расширялся наподобие турецкой елмани.
Саттар внимательно оглядел оружие и презрительно скривил губы.
— Что, не нравится? — с усмешкой спросил Умар.
— Им и не зарубишь… Смотрите, совсем тупой, — и парнишка провел пальцем по лезвию. — Его отточить надо.
— А это и не клинок, — рассмеялся Умар.
— Как не клинок?
— А вот так. Это — вторые ножны. Дай-ка сюда! Тут секрет есть. Гляди…
Умар нажал пальцем на едва заметную в голове дракона пластиночку и быстро выхватил из ножен уже настоящий клинок. Тонкий, гибкий, змеевидный, он блеснул в руке, подобно голубой молнии.
Глаза у Саттара округлились. Он стоял, полуоткрыв рот, очарованный чудом.
Умар ласково провел рукой по клинку, разделанному под синь, покрытому жемчужно-матовым орнаментом и тонкой золотой насечкой.
