Вот, значит, вышли мы с Биллом в туманные сумерки и пошли узкими улочками да заваленными мусором переулками, пока не добрались до самого негостеприимного района сингапурских доков; там и днем-то опасно, а ночью — вовсе ад кромешный.
Здесь, у самого пирса, стояла довольно большая развалюха, и чудом державшаяся на своем месте вывеска объявляла на весь мир, что именно здесь находится Большая Международная Боксерская Арена Хайни Штейнмана. Развалюха сияла огнями и сотрясалась от доносившегося изнутри рева.
— Привет, Стив! Привет, Билл! — улыбнулся пронырливый тип на входе. Он нас отлично знал. — Как насчет пары отличных мест в первом ряду?
— Пусти, — сказал я. — Денег у нас нет, но я сегодня дерусь здесь.
— Тогда проваливайте, ребята. Вас в программе не…
— А ну брысь с дороги! — заорал я, отводя назад свою знаменитую правую. — Сегодня вечером я здесь хоть с кем-нибудь да дерусь, ясно?!
Он слегка изменился в лице и живо влез на конторку.
— Иди дерись, коли такой крутой!
Мы с Биллом прошли внутрь.
Ежели вам вдруг захочется увидеть человечество в самом жестоком и нецивилизованном виде, сходите на какое-нибудь шоу Хайни Штейнмана. Публика в тот вечер собралась обычная — матросы, докеры, бичи, бандиты да карманники всех пород и мастей, с самых крутых кораблей, из самых воровских портов мира. Несомненно, те, кто дрался в этой Большой Арене, выступали перед подлейшей на всем свете публикой. Дрались большей частью моряки, надеясь сшибить пару долларов.
Словом, когда мы с Биллом вошли, зрители как раз выражали неудовольствие, да в таком тоне, что и у охотника за головами волосы поднялись бы дыбом. Основная часть зрелища подошла к концу, и почтеннейшая публика изволила прийти в ярость оттого, что бой не завершился нокаутом. К Хайни Штейнману ходят не затем, чтобы любоваться высоким боксерским мастерством. Этой публике подавай фонтаны крови и сломанные носы, а ежели хоть кого-нибудь не изобьют до полусмерти, она решит, что ее надули, и разнесет весь притон к чертям.
Так вот, как раз когда мы с Биллом вошли, виновники торжества удирали с ринга, провожаемые отломанными сиденьями, кирпичами и дохлыми кошками, а Хайни, который был за рефери, пытался утихомирить толпу, чем только пуще ее раздражал. Кто-то из зрителей запустил в него гнилым помидором и угодил прямехонько между глаз. Обезумевшая толпа достигла той точки, когда она способна на что угодно.
Мы с Биллом поднялись на ринг. Нас тут знали, поэтому на минутку сделалось вроде как потише, но затем рев стал еще яростнее.
— Стив, — попросил Хайни, утирая томатный сок с побледневшего лица, — Бога ради, скажи им что-нибудь, пока погром не начался! Те два козла, что удрали, весь бой только скакали по рингу без толку, и эти волчары теперь готовы линчевать любого, в том числе и меня.
— Есть для меня какой-нибудь противник? — спросил я.
— Нет. Но я объявлю…
— Объявишь ты, как же…
Повернувшись к толпе, я добился тишины просто.
— Заткнитесь все! — рявкнул я таким голосом, что они немедленно стихли. — Слушайте сюда, ребята! Вы выложили свои кровные, но зрелище того стоило или как?!
— Нет! — загремела публика так, что у Хайни застучали коленки друг о друга. — Ограбили! Обокрали! Надули! Деньги обратно! Разнести эту малину! На фонарь голландца!
— Тих-ха, бабуины порт-мэгонские! Если вам, ребята, невтерпеж видеть что-то стоящее и не слабо собрать промеж собой двадцать пять долларов, я дерусь с любым из вас до победного конца! Победитель получает все!
Тут со Штейнмановой развалины крыша едва не вспорхнула.
— Дело говорит! — заорали зрители. — Не жалей капусты, ребята! Стива мы все знаем!!! Он за наши денежки всегда показывал настоящий бой!!!
На ринг дождем посыпались монеты, среди которых нашлось даже несколько бумажек. К рингу, вскочив с мест, устремились двое: рыжий англичанин и гибкий такой брюнетик. У самых канатов они встретились.
— Осади, ты, — буркнул рыжий. — С этим треклятым янки дерусь я!
Правый кулак брюнета тараном врезался в челюсть рыжего, тот ляпнулся на пол и остался лежать. С публикой от счастья прямо-таки истерика случилась, а победитель прыгнул через канаты в сопровождении трех-четырех страхолюднейших головорезов, каких я только видал в жизни.
— Я-а буду дра-аться с Ко-остиганом! — говорит. Хайни испустил вздох облегчения, зато Билл тихонько выругался.
— Это Кортес-Ягуар, — сказал он мне. — А ты сам отлично знаешь, что последнее время не шибко много тренировался.
— Ерунда, — прорычал я. — Сосчитай деньги. Хайни, убери грабли, пока Билл не сосчитает!
— Тридцать шесть долларов и пятьдесят центов! — объявил Билл.
Тогда я и говорю этому узкоглазому дьяволу, которого Билл назвал Кортесом:
— Согласен драться со мной за эти деньги? Победителю — все, проигравшему — одна головная боль!
Он в ответ ухмыльнулся, сверкнув клыками:
— Еще бы! Я буду драться с тобой только ради удовольствия побить тебя!
Я только рыкнул, повернулся к нему спиной, отдал деньги на хранение Хайни, хотя риск это был страшный, и отправился в раздевалку. Там Хайни выдал мне грязные трусы, которые стащил с какого-то новичка, выходившего на ринг в самом начале шоу и до сих пор лежавшего без сознания.
Я не шибко-то много думал о противнике, хотя Билл продолжал бурчать насчет того, что мне за такую ничтожную сумму придется драться с таким бойцом, как этот Кортес.
— Надо было запросить самое малое полторы сотни, — ворчал он. — Кортес и удар имеет, и подвижен, и подл вдобавок. Его еще никто не нокаутировал.
А я его успокоил:
— Ладно, начать никогда не поздно. От тебя требуется только присмотреть, чтобы кто из его секундантов не подобрался и не ударил меня бутылкой. Тридцать шесть акций — это выйдет тридцать шесть тысяч долларов. А тридцать шесть тысяч долларов означают, что завтра мы с тобой на прощание пнем нашего Старика в грудянку и заживем!.. Ни тебе вахт, ни жары, ни холода, никакой работы на чужого дядю…
— Эй! — крикнул Хайни, заглядывая к нам. — Давай быстрее, а? Публика с ума сходит. Ягуар уже на ринге!
Я перелез через канаты, и меня встретил приветственный рев — так же, надо думать, вопили римляне, когда львам на арене бросали гладиатора-фаворита. Кортес сидел в своем углу, улыбаясь, точно огромная ленивая кошка, и поблескивая глазками из-под век — вот такая манера меня всегда больше всего раздражает.
Кровей в нем было намешано множество — испанская, французская, малайская и Бог весть какая еще. Словом, сущий дьявол. Был он из первых бойцов «Морского змея», британского судна с мутной репутацией, и я, хоть сам никогда с ним не дрался, знал: противник опасный. Но, черт побери, в тот момент он для меня значил только тридцать шесть долларов и пятьдесят центов, которые вскоре обернутся тридцатью шестью тысячами!
