Протерев глаза и взяв себя в руки, я заглянула внутрь.
В кроватке спал туго спеленатый младенец. Совсем маленький, наверное, новорожденный. Обалдеть.
Я села на кровать и попыталась собрать в кучу разбежавшиеся мысли. Не получилось. Механически нащупала под кроватью спрятанный рюкзак и вытащила. Это оказался рюкзак Дениса. Засунула обратно. На кровати аккуратными стопочками пристроились пеленки, распашонки, чепчики и прочее детское барахлишко. Рядом на полу лежала надорванная упаковка одноразовых подгузников. По всему выходит: этот младенец теперь здесь живет. А я?
Успев подумать про конец моральных страданий и перебрав пару вариантов, куда бы отправиться на постоянное жительство, я распахнула дверцы шкафа. Моя одежда была на месте, так, как я ее оставила. Обрадовавшись, я торопливо сняла костюм космической бродяги и вообще все, что на мне было, и переоделась в домашние шорты с футболкой. Меня не выселили. Точно, на полках стоят мои книги и учебники вперемежку с моими же детскими игрушками. Уже легче.
Додумывать дальше я отправилась на кухню, чтобы не тревожить детский сон иллюминацией.
Да и чая захотелось горяченького.
А что? Маме всего сорок, почему бы и нет… Мы повырастали, дома появляемся редко, может быть, родителей одолел «синдром опустевшего гнезда»? Как странно все-таки воспринимается появление в семье еще одного ребенка — как сокрушение казавшейся надежной опоры, потрясение первооснов! Ничего, переживем. Если я за десять месяцев отсутствия стала в этом доме чужой, смогу прожить и в одиночку. На Острове, например, — там у меня и домик есть… От этой мысли стало грустно. Дело ведь не в доме, а в семье, близких людях, которые часть мира, благополучного и вечного, и не просто часть, а фундамент. Из моего мира и так была выбита одна свая — отец; мир, как бы я ни избегала думать об этом, пошатнулся.
Пока я готовила чай, в кухню заглянула незнакомая растрепанная девушка в ночной рубашке и окинула меня таким мрачным взглядом, что чайник в моей руке дернулся, и горячая струйка воды пролилась на тапок. Не сказав ни слова, девушка отшатнулась от двери и пошла дальше. Час от часу не легче. И кто это может быть? Едва ли знакомая, приехавшая отдохнуть на море: не сезон нынче, а судя по красным глазам и помятому лицу, она тут не отдыхает.
Судя по глазам и лицу, она мать ребенка, спящего в моей комнате. Кто она здесь?
На третьем глотке наивкуснейшего черного чая появился ответ: жена Ваньки, старшего папиного сына.
— Асюша! — прошелестело от двери.
Одна только интонация, с которой был произнесен шуршащий вариант моего имени, сказала все, и фундамент мира полностью восстановился, а мамины счастливые глаза заполнили его солнечным светом.
Я прыгнула ей на шею, в кои-то веки не боясь сбить с ног.
— Господи, какая ты худая! Мальчики сказали, что ты болеешь…
Умницы братцы! Почти угадали. Интересно, название болезни они придумали?
— Только не сказали, чем…
— Тропической лихорадкой, — брякнула я первое, что пришло на ум. — Все уже прошло.
Мама, как только что Командор, немного отстранилась, продолжая держать меня за бока, вернее, за ребра, словно пыталась разглядеть на просвет. Мой новый рост, про который она ничего не сказала, привел ее в смятение.
— Господи! — вдруг в ужасе повторила она. — А почему ты ничего не ешь? Чай один…
Мама не изменилась. Ничуть. Мир гармоничен и прочен.
— Не все можно, — это правда, — был страшный дисбиоз, а потом осложнение на желудок, — это ложь.
— А что врачи говорят? Все восстановится?
— Обязательно. Остался только период реабилитации: диета и физические нагрузки.
— Так ты больше не уедешь?
Какое это счастье — так легко различить надежду в этих словах. У меня есть дом!
— Уеду. Через месяц или два. А ты?
— Я дома на полгода, не меньше.
Она усадила меня за стол, будто не убедилась сейчас, что я вполне могу самостоятельно двигаться, налила чай для себя.
— Что-то случилось?
— Нет, программа, по которой я работала, закончилась, а новая еще не запущена. И вовремя. Ты уже познакомилась с племянничком?
Папина родовая карма продолжает работать. Девочкам в этой семье по-прежнему нет места. А было бы забавно…
— Не представился. Спал.
Мама хихикнула.
— Дмитрий, Митя. Только вчера зарегистрировали. Ваня с Мариной две недели ругались, не могли имя выбрать, в конце концов бросили жребий. Она — здесь, он — на экваторе.
Так, отлегло: теперь я знаю имя Ванькиной жены, а не то могла бы спалиться. Ведь должна же я была хоть раз услышать его от братьев, которые, наверное, и на свадьбе присутствовали!
— Я много пропустила, — осторожно заметила я.
— Не очень, — отмахнулась мама. — Свадьбы, как ты знаешь, не было, Иван привез Марину за два месяца до родов, тогда же и расписались. Потом уехал.
— А, тогда понятно, чего она такая злая.
Мама, наверное, из чувства солидарности со мной, ничего есть не стала, пила пустой чай. Поняв, что я видела Марину, она криво улыбнулась.
— Послеродовая депрессия во всей красе. Жуть. Хотя вообще-то человек она хороший, и Ваньку любит.
Мама огласила диагноз, но, я видела, к Марине она испытывала лишь самую каплю жалости. Ей самой была слишком знакома Маринина ситуация, с той, правда, разницей, что детей у нее в свое время оказалось больше, и так расклеиться она себе не позволила.
Интересно, как на мою депрессию подействует чужая? Надо заметить, мне уже стало намного веселее, и хотя все еще казалось, что ноги сжимают холодные пальцы смерти, но сердце, оживленное мощным импульсом страсти Командора, уже стремилось биться во всю силу. Нет, я от него не откажусь, уж слишком это симпатичный орган.
— Ей надо просто выспаться и отдохнуть, — продолжила я начатый разговор, допив чай. — Кстати, почему Митя спит в моей комнате?
— Марина поселилась в комнате Вани, и сначала кроватка стояла там же, — принялась объяснять мама, — но она просыпалась от каждого шороха, и мы решили поселить его отдельно, а твоя комната самая ближняя. Можно перенести кроватку обратно или в комнату младших. Все равно лучше не стало — она через каждые двадцать минут его проверяет.
Во мне шевельнулось непонятное недовольство.
— Нет, лучше пусть остается со мной, ей так будет спокойнее.
Мама снисходительно посмотрела на меня и рассмеялась.
— Ты попала под младенческое обаяние. Ничего, это с первым же воплем проходит.
— Посмотрим, — согласилась я.
Почему-то близость этого ребенка была мне нужна. От него веяло чем-то, противоположным недавно испытанной смерти, словно необъяснимое чудо начала жизни еще присутствовало в этом маленьком теле; словно он был пригоршней воды из волшебного источника, не утратившей еще магических свойств в человеческих руках.
