Однако, как выяснилось, самое тяжелое в этом клубе было сказать: «Здравствуйте. Я — Питер Баас. Я работаю в море старшим механиком. И я алкоголик». Ему удалось произнести эти кодовые слова лишь только со второй попытки. Зато сразу после этого вся неловкость куда-то пропала, словно наконец-то попал в общество единомышленников. Можно было молчать в свое удовольствие, можно было сострадать своим коллегам, которые изливали свое отношение к «зеленому змию» в благодарные уши соучастников. А можно было и пропустить пару бокалов пива после очередного заседания клуба в соседствующем баре. Немного угнетали попытки кураторов их группы показать фотографии или видео каких-то недоразвитых и слабоумных людей, плодов, так сказать, алкоголизма. Но ни себя, ни кого из коллег к реальным алкоголикам он не причислял. У них был просто клуб по интересам.
Эти настроения разделяла и Марианна, совсем еще молодая девушка, самозабвенно вливающая в себя любой спиртосодержащий состав. Что там произошло в ее жизни, Питер не спрашивал, она сама никогда не вспоминала. Они все чаще пили пиво вместе, говоря ни о чем: о футболе, о книгах, о фильмах, о музыке. А нередко — ограничиваясь только незамысловатым тостом под очередной бокал. Баасу было приятно пить не в одиночестве, Марианне — тоже.
Жена Питера совсем увлеклась здоровым образом жизни, дети, занятые своими делами, вяло укоряли. В море было просто, там не пить было нельзя. Ежедневный стресс лечился только алкоголем. К тому же это нисколько не мешало работе: второй механик контролировал весь рабочий процесс, мотористы — филиппинцы поддерживали относительную чистоту.
Баас знал немало по своей специальности, но чем меньше на флоте оставалось голландцев, тем больше он предпочитал отмалчиваться, случись какая проблема. Русские все равно смогут сами разобраться во всем. Он считал русскими и граждан России, и граждан Украины. Ему было иногда даже смешно, как некоторые украинцы, гордо выпячивая подбородки, говорили, норовя постучать для пущей убедительности себя в грудь кулаком, что они — другие. Нравится им играться в независимость — пусть играются.
С капитанами Питер поддерживал ровные отношения: с пьющими голландскими руководителями запросто выпивал, непьющих — избегал, на поляков, редких болгар и румын не обращал внимания, все больше распространяющихся по голландскому флоту хохлов — презирал. Любые самые свирепые проверки береговых властей без колебаний и излишнего стеснения перекладывал на плечи второго механика. Тот, бедный, в страхе за свое рабочее место делал все мыслимое и немыслимое, чтобы избежать любого замечания. Самому же Баасу терять ровным счетом было нечего, поэтому он не торопясь поднимался в свою каюту и в два глотка выпивал очередную банку пива. В города теперь он не выходил, но механический народ и на вахте его в одиночестве не оставлял.
Второго механика Юру он уважал: тот был чрезвычайно смышлен, английским владел, пожалуй, даже лучше его самого, не чурался выпивок и приглашал участвовать в них деда. Когда Юра рассказывал про свою страну, Баас просто диву давался, какие чудеса у них там творятся. Втайне от всех, в том числе и от себя, Питер очень уважал Советский Союз, каким он был во времена его молодости. Нет, коммунистам, конечно, он не сочувствовал, просто симпатизировал советской науке, хоккею и балету, а также всей мощи военной машины. Когда же до него дошел слух о грядущих переменах в самой большой стране мира, Баас расстроился.
Неужели они, дуралеи, не понимали, что та мифическая свобода, которой они у себя грезили, обернется еще большей свободой карательных органов? Если простому человеку дадут возможность выбирать между партиями, разрешат верить в Бога, смотреть и читать по личному желанию, то таких же прав не будет у системы? Их милиция получила свободу в квадрате, их суды — в кубе, их телевидение и пресса — в четвертой степени.
Баас только усмехался про себя, когда Юра, или кто другой рассказывали про «беспредел ментов», как они это называли. А что вы хотели, ребята? Есть выбор купить хорошую машину — это твоя свобода. А дорожная милиция тоже свободна. Штат ее вспух до чудовищных размеров. Им-то наплевать на твою безопасность. Они заинтересованы как раз в нарушениях. Потому что существуют почти на самофинансировании. Зарплата — это так, страховка. Главное — чтоб не иссяк поток нарушителей. Если таковых нет, то они легко выдумываются. Куда побежит свободный человек, обладающий хорошей машиной? В свободный суд. Свидетельские показания самого захудалого полуграмотного мента пересиливают все показания очевидцев, расчет, изобличающий ложь человека системы, штамп в паспорте, что в данный момент ты был не в данном месте, а вовсе и заграницей. Суд-то ведь тоже свободен.
А еще некоторые придурки возмущаются, что к русским за границей относятся, как к собакам в многоквартирном доме после десяти часов вечера: лишены права голоса. Да им самим на их родине разрешается гавкать лишь до определенного времени, а вот членораздельно говорить — это табу. На человеческом языке общаются лишь люди системы. Свобода, твою мать!
Питер однажды любопытства ради дома уже посмотрел каналы свободного российского телевидения. Маргинальные новости, сериалы про бездельников, где смеяться можно по команде голоса за кадром, тошнотворные песни блюющих пошлятиной и матом певцов и певичек, девка с лошадиной челюстью и захлебывающийся своими словами парень — лица свободного российского эфира. Кошмар! Как они такое смотрят? Он приличия ради пощелкал своими каналами и сразу же испугался. То же самое. Поинтересовался у Марианны: такое было всегда? Та в ответ только пожала плечами и щелкнула пультом на 24 часовое вещание про футбол. Да, вот так-то лучше. Питер налил себе изрядную долю виски, и спокойствие начало подниматься с каждым глотком из глубин желудка куда-то к сердцу и мозжечку. Можно еще переключиться на старый добрый рок, послушать Nazareth, Van Hallen, или Chickenfoods, к примеру. Он вздохнул с облегчением: нет наше телевидение пока еще не такое свободное, как у русских.
Про свободу слова он думать уже не стал. Самая свободная пресса — эта та, что всплывает в воде наверх, угодная системе. Та, что в глубине, останется навеки там блистать лучами непризнанных талантов: самой не подняться — слишком тяжела, руку помощи система не протянет. Давись, народ Михаила Булгакова, Алексея Толстого, Владимира Михайлова жвачкой для глаз! Жуй и тупей! «Почитатели Казанцева — прошу в сад!»
Питер Баас не уважал революционеров: всяких там Че, Вову Ленина, Чанкайши и иже с ними. Он любил покой. Когда же второй механик ускакал с обеда в машинное отделение, дед с тоской понял, что его спокойствие кончилось. О том, что случилось, он не думал, даже не представляя все несчастье, обрушившееся на них. Баас старался заглянуть в глаза бледному Юре и при этом развести руки как можно шире: что же делать?
