Час от часу не легче. Обычно деньги платятся при получении груза, а тут на тебе! А у него в кармане разве что рублей пятнадцать и на обратный билет.
Кое-как уломал, заплатил половину. И, обессиленный, поплелся на пароход с трешкой в кармане.
Деловито перестукивают плицы. Им много работы — ведь сколько воды нужно взбаламутить, подгрести, оттолкнуть! И только у пристани колеса могут хоть немного отдохнуть.
На верхней палубе жара сморила пассажиров. Они перебрались на теневой борт, и теперь штурман ругается, пугает, что пароход перевернется. А он и правда перекосился, вот-вот кверху брюхом поплывет.
Угрозы штурмана действуют, но ненадолго. Солнце выжигает у пассажиров всякое благоразумие, и они вновь ищут спасительной тени.
Учитель Царицынской гимназии забрался в салон, открыл окна и вдруг обнаружил, что продуваемый сквозняком салон хорошо защищает от жары. Лишь бы сюда народ не набился, а то тогда духота станет невыносимой.
Так прошло несколько часов.
Напрасно метрдотель ресторана приглашал обедать. Кому сейчас, в такую жарищу, до еды!
Учитель задремал тяжелым сном. А когда проснулся, солнце уже клонилось к далеким синеватым бликам горизонта.
В салоне сидели красный, потный становой пристав, не по уставу расстегнувший все пуговицы мундира, и поп. От пота поповская грива слиплась смешными косичками, рукава рясы были закатаны выше локтя, так что достопочтенный батюшка напоминал молотобойца или волжского грузчика.
Увидев, что учитель открыл глаза, пристав немедленно предложил:
— А не сгонять ли нам пулечку по-поповски?
— Не худо бы, не худо… Оно, может, и ночь скорее пролетит. Все одно в каюте как в аду…
Учитель тоже был не против. По-поповски, конечно, много не выиграешь, но зато и проиграть не проиграешь. Вот только четвертого партнера нет.
— Втроем будем?
— Нет, батенька, втроем это не игра… — пристав никак не мог подобрать подходящее сравнение, — а черт знает что!
— Четвертый найдется! — учитель с надеждой посмотрел на прилично одетого мужчину лет этак тридцати — тридцати пяти, который только что вошел в салон и с наслаждением подставил разгоряченное лицо освежающей струе ветра, бьющего из окон.
Мужчина понял — его приглашают. Но, увы, он не умеет играть, да, право, и не хочется, к тому же у него и с деньгами туго: поистратился в Астрахани.
— Да вы хоть так посидите, чтобы место занято было, — уламывал учитель.
Поп убеждал:
— Вчетвером ведь всегда один холостой — выходной, как говорится, показывать будет. Причем по сороковой даже ребятам на подсолнухи не выиграешь, не проиграешь. А время провести надо. Принципиального ущерба, поверьте, никакого…
Уломали.
Сели. Сдали. Соколову везло, хотя сам он почти не играл, так как каждый свободный от игры партнер завладевал его картами.
Но выигрыш неизменно записывался ему.
— Везет как утопленнику, простите за выражение. То ли вы в сорочке родились, то ли с чертовой бабкой в дружбе…
— Может, перемениться местами?
— Нужно всем передвинуться, чтобы не мешать сдачу…
Пересели. Потом еще раз. Ничего не помогло. Карта шла и шла к новичку.
Пулька кончилась. После расчетов на столе около удачливого игрока выросла куча бумажек и даже поблескивало золото.
Учитель совсем проигрался — это видно было по его кислому лицу. Наверное, деньги, с таким трудом накопленные, чтобы купить родным недорогие подарки или просто припасенные с отпуска, оказались в чужом кармане.
Учителю хотелось отыграться. Поп, проигравший немного, почесывая гриву, басил:
— Играй, да не отыгрывайся! А не скинуть ли нам в банчок?
Учитель с надеждой посмотрел на Соколова. Становой нерешительно принялся тасовать колоду. Они плохо верили в то, что человек, огребший такую солидную сумму, вновь рискнет счастьем. Он вправе и отказаться — тогда прощай денежки.
Соколов чувствовал себя страшно неловко. Вид денег, выигранных в карты, вызывал отвращение. Может быть, он сумеет их спустить в банчок, о котором не имеет никакого понятия?
Игра оказалась простой. И снова, как бы подтверждая суеверие, карта шла к новичку. Уже поп стал задумываться каждый раз, когда нужно было делать ставку. Учитель распорол подкладку и дрожащими руками залез в потайной карман.
Игру прервал хриплый вой парохода, возвещавший о подходе к пристани.
Попу и становому нужно было выходить. Игра оборвалась. Учитель, пошатываясь, побрел в каюту…
И снова нескончаемая лента берега, судорожные толчки машины да порядком надоевшее журчание воды за бортом.
Учитель Царицынской школы Пресняков, несмотря на духоту, улегся, чтобы хоть во сне забыть об огорчениях этой ночи. Но разве уснешь? Теперь, когда пулька сыграна, он хорошо видит собственные промахи. И все же в собственных неудачах и в таком ошеломляющем проигрыше Пресняков склонен обвинять своих партнеров, и прежде всего этого господина, который говорил, что не умеет играть. Всех обобрал. Батюшка, когда с парохода сходил, даже помянул его нецензурным словом. А ведь прикидывался. И поначалу, правда, такие промахи делал, словно впервой за картами. А потом и начал, и начал. Нечисто здесь, нет, нечисто. И ведь жена перед отъездом наставляла — не играй. Знает его слабость. Пугала, что в чужом городе мало ли какой шулер попадется, а на пароходе и подавно. Ведь он не раз слышал, как именно на пароходах эти нечистые на руку господа обирают доверчивых пассажиров. Небось станового побоялся обыграть. А пристав тоже хорош — ужели не догадался, с кем играет? Взял бы за шиворот — и в околоток на первой же пристани, денежки выигранные отнял да и отдал бы потерпевшим.
Пресняков поднялся с дивана, вышел в коридор и на палубу. Светало, пароход причалил к какой-то пристани. На воздухе стало немного полегче, не так болит голова.
Пресняков прошел на корму. Безразличным взглядом окинул убогие домики, сараи и вдруг заметил этого самого господина, что облапошил их.
Ушел, ей-богу, ушел! Вон он с каким-то бродягой сговаривается.
Пресняков заметался по палубе. Теперь он уже был уверен, что удачливый игрок — профессиональный шулер и его надо задержать. Трусливый, слабый человек, он утешал себя тем, что бегает, ищет полицейского, хотя прекрасно понимал: если он даже и найдет представителя власти, то шулера уже не поймать. Да и какие у него доказательства? Ни попа, ни станового нет.
Пока Пресняков суетился, пароход дал первый гудок к отправлению.
Несмотря на бессонную ночь, Соколов и не собирался ложиться.
Пустынны, мертвы в эти предутренние часы причалы, кособокие склады под дырявыми тесовыми крышами, гнилые навесы для хранения бревен. Где-то за кромкой высокого берега встает солнце. И только одинокая телега повизгивает вдалеке давно не мазанными колесами.
