Людмила Михайловна обещала разобраться с крестом и дать справку, кому он принадлежал. Я приехал в архив около двенадцати и снова убедился, что по части парапсихологии у меня сильные перебои: серая мышка оказалась очень элегантной и смешливой девушкой, и, конечно, называть ее Людмилой Михайловной было просто необходимой услугой служебному этикету — она была просто Люда, Людочка, а еще лучше — Мила.
Она спросила серьезно:
— Товарищ Тихонов, а вы действительно настоящий сыщик?
— А как же! Вот мое удостоверение и запрос к вам насчет ордена.
— Да нет, я не об этом, — сказала она разочарованно.
— А-а! — протянул я. — Понятно. Но я еще не волшебник, я только учусь. Кроме того, могу сообщить, что хоккеист Боря Майоров стрижется всегда у одного и того же парикмахера.
Люда-Людочка-Мила недоуменно пожала плечами:
— Он что, пижон?
— Не-ет, ни в коей мере. Просто парикмахер равнодушен к этой мужественной игре, и поэтому он единственный из всех людей, кто не разговаривает с Майоровым о хоккее.
Она усмехнулась и невинно спросила:
— Но Майоров среди хоккеистов самый знаменитый. А вы?
— Среди хоккеистов, пожалуй.
— Нет, среди сыщиков?
— Пожалуй, вряд ли, — ответил я и добавил: — А если подумать, то наверняка не самый…
— А хочется?
— Быть «самым»?
— Ну да. Самым знаменитым сыщиком.
— Хочется, — кивнул я покорно. — Вот вы мне поможете, и, может быть, стану. Тогда мое тщеславие будет удовлетворено вдвойне.
— Почему вдвойне?
— Потому что я стану первым живым знаменитым сыщиком. Дело в том, что живых знаменитых сыщиков не бывает. Я вот, например, не слышал.
— Да-а? — недоверчиво протянула Люда-Людочка-Мила.
— Да, — подтвердил я сокрушенно. — Вы слышали про знаменитых убийц — Комарова и Ионесяна, по кличке «Мосгаз»?
— Слышала.
— И все остальные про них слышали. Но ведь редко кому приходит в голову, что они стали знаменитыми после того, как их выследили и поймали совсем незнаменитые сыщики. Про Ионесяна вы слышали много, в газетах даже читали, а о том, что его поймал вместе с другими, конечно, совсем неизвестный вам подполковник Шарапов, вы и понятия не имели. Точно?
— Но ведь это, наверное, несправедливо? — сказала девушка с досадой.
— Нет, — я перестал дурачиться и засмеялся. — Все справедливо. Люди должны знать актеров и спортсменов — и это правильно. А если бы сыщика прохожие стали узнавать на улице, как кинозвезду, — толку от него стало бы, как от козла молока. У нас работа такая, что чем меньше людей знает нас в лицо, тем лучше.
— Ладно, не набивайте цену, а то мне становится обидно, потому что вы-то сумели найти себе оправдание, а мне и придумать нечего. Я-то как раз хотела бы, чтобы меня узнавали на улице, но ведь знаменитых архивистов тем более не бывает.
— Ха! — сказал я весело. — Зачем вам слава? Слава — тлен! По-настоящему оценил меру счастья только тот лебедь, что вырос из гадкого утенка.
Она грустно пожала плечами:
— Но ведь бывают гадкие утята без перспективы. Не вырастет прекрасный белый лебедь — вырастет обычная простая утка.
Я тихо засмеялся, потому что у меня стало очень радостно на душе. Она еще просто не понимала, что ее грусть — это томление весны, избыток молодости и сил. Я и сказал ей:
— Людмила Михайловна, для утешения могу предложить такую конструкцию: перспективы утиного яйца, случайно очутившегося среди лебединых? Что вырастет?
Она сказала весело:
— Вы злой и ехидный человек. И если бы вы не пришли с официальным запросом, я бы не дала вам справку.
— А что… уже? — спросил я с надеждой.
Люда-Людочка-Мила важно кивнула и достала из стола напечатанную на бланке справку.
— Вот это темпы! — восхищенно пробормотал, я, жадно впиваясь в текст. Мгновенно прочитал и вновь повторил концовку: — «…Его превосходительство генерал-майора кавалерии барона Николая Августовича фон Дитца, командира 307-й Тернопольской дивизии, орденом Святого благолепного князя Александра Невского со звездой и мечами. 13 октября 1916 года от P. X.».
— Значит, Людмила Михайловна, другом Батона был его превосходительство генерал-майор кавалерии барон Дитц?
Она искоса взглянула на меня и сказала:
— Я не знаю, о каком Батоне вы говорите, но этот барон уже много лет ничьим другом быть не может. В 1946 году генерала Дитца, сподвижника атамана Семенова, по приговору Военной коллегии Верховного суда повесили…
— Какого Семенова? — не сообразил я сразу.
Она осуждающе покачала головой:
— Ай-яй-яй! Стыдно не помнить. Атаман Семенов, белогвардейский генерал, в конце гражданской войны отступил в Маньчжурию, где и чинил всякие антисоветские козни, пока его в 1945 году после разгрома Японии не взяли в плен. Потом судили и вместе с четырьмя другими заправилами повесили, Вот и все, что я знаю.
— А что есть еще про Дитца?
— Ничего. Я уже посмотрела. Вам надо поинтересоваться в архиве Верховного суда. Я не помогла вам стать самым знаменитым?
— Трудно сказать. Пока не знаю. Посмотрим, какие следы еще оставил его превосходительство.
Эх, Люда-Людочка-Мила! Я вдруг подумал, что хорошо было бы жениться на ней. Она красивая, веселая и хочет вырасти лебедем. Но я наверняка опоздал к ней на свидание. На несколько лет. В пять часов она торопливо накинет свое светлое демисезонное пальто, которое пока еще терпеливо висит в углу на гвоздике, прогремит легкой дробью каблучков по бетонным лестницам, выбежит на Пироговскую улицу, жадно вдохнет студеный вечерний воздух апреля, сядет на пятнадцатый троллейбус и в сутолоке часов «пик» будет мчаться по бульварам, к центру, не замечая толкотни и препирательств пассажиров, и через запотевшее стекло будет разглядывать, как сквозь волшебную линзу, людей на тротуарах, раздумывая о далеких белых лебедях и тупых жирных утках, нисколько не заботясь о том, что какой-нибудь парень увидит ее задумчивое, грустно-улыбчивое лицо в желтой рамке окна, и толстобокий гудящий троллейбус сразу превратится в голубую мечту, быстро исчезающую в сторону Пушкинской площади, и этого парня, что кольнула она нечаянно в сердце, и не заметит — мечта цепко держится за поводья электрических проводов и мчится в жестком графике вечернего маршрута. А на конечной остановке Люду-Людочку-Милу будет ждать молодой человек, для которого надо вырасти лебедем, потому что и он еще твердо уверен, что по-настоящему счастливы только те, кто стал самым знаменитым. Его еще нельзя безнаказанно назвать щенком — можно выпустить джинна из бутылки, и поэтому ему совсем не нужны войлочные тапки. Жизнь еще не призвала его проехать по стене, и он не знает, что вряд ли будет когда-либо счастливее, чем сейчас, когда к нему мчится через весь город Люда-Людочка-Мила, оставляя на одно мгновение несчастным того парня на тротуаре, что увидел ее лицо в желтой рамке мечты, курсирующей от «Детского мира» до Лужников.
