В панике открыл глаза: привиделось, что уже еду по берегу мимо кустов, лихо переезжая камни и пни. Но земля еще далеко. Понял, что так больше продолжаться не может, сбавил обороты до самых малых, устроил руль под мышкой и клюнул носом.
Проснулся со стоном, все тело затекло, руль успел пребольно вдавиться в руку. С минуту, ничего не понимая, смотрел перед собой, продолжая упорно стонать. Стюарт мог бы подумать, что я готовлюсь на соревнования по фигурному мычанию, если бы хоть как-то отреагировал. Но он молчал и даже не шевелился, как убитый. Эта мысль меня окончательно разбудила и испугала. Я заглушил мотор, иначе он бы, собака, руль положил на борт и стал бы выписывать никому ненужные круги. Прокравшись на нос, что лодка даже не шелохнулась (научился, канатоходец!), уставился на замершего товарища. Он по-прежнему неподвижно и бездыханно покоился в позе, мне немыслимой для сна. Во всяком случае, грудь его не шевелилась, как я не пытался, зажмуривая по очереди глаза, рассмотреть признаки жизнедеятельности. Я поднес к его носу кулак, чтоб он, понюхав его, хлопнулся в обморок, разжал ладонь, но опять же не уловил свежего бриза, вырывающегося из ноздрей. Хотя моя длань, лишенная должного ухода, выглядела не самым лучшим образом, а мозоли, пожалуй, не только на дыхание, но и на кипяток не выдали бы рецепторам никакой информации. Я нечаянно, готовясь заплакать, опустил ладошку Стюарту на нос, перекрыв ему доступ кислорода. И тут он открыл бессмысленные глаза (слава Богу!), и сказал слабо:
— Ах!
А потом, когда я убрал восторженную руку, добавил:
— Ты что, мать твою, удавить меня, сонного, решил?
— Как я рад, что ты живой! — ответил я ему, умиленно глядя в глаза.
Стюарт вытащил из ведра опухшую и полусинюю руку и покрутил пальцем у виска. Потом ойкнул и, присев, устроил больную конечность на коленях.
— Сейчас, сейчас я сделаю тебе косыночную повязку (где и слов таких нахватался!) — продолжал радоваться я.
Соорудил подобие перевязи из самого большого обнаруженного куска ткани. Не очень чистого, впрочем, но до эстетики ли нам! Стюарт, кряхтя, пристроил свою ручку и даже предложил порулить, но я уже вроде окончательно пробудился, поэтому отверг его благородный порыв.
Сначала ехали молча, но суша приближалась не очень быстро, поэтому, отвергнув печальную тему о недосягаемых любимых девушках, заговорили о прошлом.
— Помнишь, как работали в Индии? — предложил тему Стюарт.
— Да, после такого опыта слово «интернационализм» вызывает бурю негодования в душе, взращенной на идеалах равенства и братства.
Вставка: Индия и индушата.
В детстве я думал, что Индия — это Индира Ганди, шахматы, чай со слонами и йоги. Еще помнил колониальную политику Англии, восстания сипаев, капитана Немо, Кришну и Вишну. Словом, благородная страна, великодушные люди. Спустя два десятка лет мнение мое несколько изменилось.
Полтора месяца пришлось мне с постоянством маятника возникать в индийских портах Кандла, Бомбей, Мундра. Впечатления самые незабываемые. Если есть на Земле ад, то он, наверно, весьма похож на эти места.
Первое, что я увидел на берегу после того, как мы встали у причала, и я, поднявшись из машины, протер слезившиеся от тяжелого канализационного духа моря глаза, были тощие коровы, мрачно жующие полиэтиленовые пакеты. Молоко выдают, вероятно, пригодное для заправки местных грузовиков «Тата». С непривычки кружилась голова, поэтому скрылся в надстройке, где аромат Индии разбавлялся кондиционированным воздухом. Почему-то везде оказались черные, как бы даже синие босые личности с мишенями разного цвета во лбах. Их гоняли вспотевшие матросы, но те горлопанили и пытались упираться. Я присоединился к погонщикам, и вскоре победа оказалась за нами. Оценили первые потери. Пропала вся рабочая одежда из шкафчиков и мои рабочие ботинки. Куда они все это запихали, понятия не имею.
Начались индийские будни индийского фрахта. Со временем к вони от воды если и не привыкли, то притерпелись. Иногда под борт затаскивало какого-нибудь несчастного осла, погибшего где-то далеко в реке. Тогда парни из палубной команды длинными шестами отпихивали нежданного гостя, выворачивая свои желудки по мере времени, прошедшего от последнего принятия пищи.
А по ночам вдоль борта по бетонному планширю патрулировали здоровенные, как наши кошки, пыльные крысы. Одна вылезала из дыры у самого носа судна, целеустремленно семенила до кормы и там скрывалась не знамо где. Сразу же начинал свой бег следующий крысеныш. И так до самого рассвета. Как часовые, контролирующие ротации чужеземцев. Пытались мы, эксперимента ради, подбросить на пути добрую еду (колбасную шелуху там, или насквозь резиновый бекон), но мерзавки, не прекращая движения, хватали угощение и тащили его с собой, даже не предпринимая попыток перекусить по дороге. Это нас удивило, и здоровый дух научного поиска взмахнул над нами полой своего белоснежного лабораторного халата. Вынесли буханку зеленого от плесени хлеба, нарезанного, правда, но зато упакованного в целлофан. Предполагали, что сей продукт будет неподъемным для наших подопытных зверюшек. Дождались, когда очередной часовой минует трап и уложили поперек тропы лакомство, как новогодний подарок. Когда следующий невозмутимый грызун достиг нашего дара, он предпринял попытку, но какую-то вялую, захватить дедморозовский мешочек, быстренько оценил тщетность своего действия, по-своему, по-крысиному, плюнул, наверно, и продолжил маршрут. Не успели мы переглянуться, подивившись, как из темноты вынырнула парочка громадных, как собаки, мутантов, стащила пакет на землю и, в мгновение ока искромсав целлофан, стала жрать наш пенициллиновый хлеб, держа в каждой передней лапе по куску. Патрульные же продолжали бегать, даже ухом не ведя в сторону старших товарищей. Последние же, зажав под мышками те бутерброды, что оставались недоеденными, важно скрылись во мраке. Можно было подумать, что ушли они уже на двух лапах.
— Ну, шо, экспериментаторы, может, еще мышек чем-нибудь покормим? Возможно, скоро тогда здесь соберутся крысы со всей Индии, и я не удивлюсь, если некоторые из них будут размером со слона, — прервал нашу немоту повар Олег.
Не уступали грызунам в наглости, пронырливости и местные жители. Несмотря на строгие вахты нет-нет, да и обнаруживался какой-нибудь местный оборванец в недрах судовых помещений. Просил подаяние, когда бывал задержанным, но в перевернутом состоянии в руках Шрека извергал из тайников своих лохмотьев такие неожиданные вещи, что мы терялись и изумлялись. Например, несколько швабр без ручек, дверные коврики, водопроводный кран и блестящая поварешка.
