Васька снова на земле и уже не поддался уговорам, сказал как отрезал:
— Я вам не палач. Бросайте или сам пойду. Потихоньку могу…
Богданыч, сплюнув, тронулся первым, Антон с Борисом подхватили Ваську под руки.
Сколько прошло времени — час, три?.. Солнце, должно быть, встало, кругом клубился желтоватый туман, лишь когда выползли на опушку, увидели чистый от хмари склон с песчаной дорогой, разрезавшей лесной массив, и метрах в десяти от себя бронетранспортер со снятым колесом, на скате черно поблескивал автомат, из-под днища торчали ноги в коротких сапогах с подковками. Сворачивать было поздно, услышит и чесанет вслед, подходить вплотную опасно. Все произошло мгновенно. Богданыч полоснул очередью вскочившего шофера.
— Бегом!
Вместе с хромавшим Васькой одним духом проскочили дорогу, взбежали по склону в пахучую сушь соснового бора. Падали, поднимались и вновь толкли мягкий сосновый наст. В какое-то мгновение Антону сквозь заливавший глаза пот показалось, что молчащий Васька повив на них замертво, а они все тащат его, вышибая из себя дух, но голоса не подал — язык не ворочался в пересохшем рту.
Потом он увидел вытаращенные синьки глаз на мучнистом от боли лице и скорее почувствовал, чем различил., шепот:
— Пусти… на минуту.
Сидя на земле, Васька, понемногу отдышавшись, сказал:
— Лодыжка в порядке, а внизу как огонь… Что такое?
— Вперед, — махнул Донченко, — тут недалечко, одно из двух… — И, недосказав, сменил Антона.
Внезапно сквозь частокол стволов откуда-то сверху брызнуло солнце. Вскоре вышли к полю, золотому от сурепки, ковром стлавшейся к большаку. Поднимая подсохшую пыль, мимо промчалась машина, спускаясь в ложбину, и вдруг Антон понял, что это наш «газик», и тот, кто сидел с шофером, кажется, оглянулся, блеснув звездой на фуражке с плоским козырьком. Молча глядели они вслед машине, точно затерянные на необитаемом острове, мимо которого равнодушно проплыл корабль. Оборванные, грязные, повалились в теплую траву.
Запоздало мелькнула мысль: «Надо бы дежурство…» И еще — «Богданычу видней», и больше ничего, лишь тугая, наглухо кутающая дрема. Очнулся Антон от шороха, сел, схватившись за автомат, и увидел Ббгданыча, который, оттащив Ваську в тень под куст, щупал у него пульс, потом приложился ухом к груди, выставив тощий, измазанный глиной и травой зад.
— Ну вот, — сказал Богданыч, — раз глаза смотрят, жизнь при тебе. Дома мы, Вася. Потерпи трошки…
— Когда сижу, ничего. Пожевать бы…
Богданыч засуетился над вещмешком. Радостно было видеть, как медленно, зажмурясь от удовольствия, Васька жует. Потом он стал подыматься и закарабкался по Богданычу вверх — неуклюже, морщась от боли и обливаясь потом.
— Если, пойдем совсем тихо, в тягость не буду.
— Да уж, — улыбнулся Богданыч, — это тебе не Феодосия.
— При чем тут Феодосия?
— Лучший пляжный фотограф. На руках носили.
— Хватит, наконец, фотографом тыкать, — обиделся Васька. — Между прочим, если на то пошло, я был основой промартельского соревнования, да! Его гласностью и наглядностью.
— Это как же?
— А так же. Все доски Почета, все стенды мои. С подписями. Иногда в стихах: «Марья Павловна швея, в коллективе лучшая!» До сих пор помню. Прилично?
— Пожалуй.
Находились в нем силы шутить…
Васька огляделся по сторонам, глубоко вздохнул, раздув круглые ноздри, и вдруг заорал как оглашенный:
— Вышли! Выдрались, мать нашу в расческу. Ур-ра! — Потом, все еще держась за Богданыча, покачал головой. — Просто не верится… По немецкой траншее. Это как Марченко С разведчиками на Соже. А я не верил, думал, треп. Ну молодцы, ну и мы! — Он беззвучно зашевелил белыми потрескавшимися губами, в светлых мальчишеских глазах стояли слезы.
Снизу из-за пригорка появился Борис, неся на пальце котелок с водой. Подал его Богданычу, но старик уступил Ваське. Тот пил взахлеб и обливаясь. Задохнувшись, отдал котелок Антону:
— Из такого пекла ушли, лет пять проживем наверняка.
— Почему пять? — спросил Антон, ощущая губами холодный металл котелка.
— Раньше война эта проклятая не кончится. А потом и помереть можно. По-людски. С венками и музыкой — вы жертвою па-а-ли.
— Вода гниль, много не пей, — посоветовал Борис, и Антон, не отрываясь, кивнул на этот жест примирения.
— Хоть какая, а вода, — сказал Богданыч.
Вода была и впрямь теплая, отдавала плесенью.
— Так, — сказал Богданыч, — привести себя в порядок — и потопали.
Вскоре обогнули пригорок и вышли к сожженному пшеничному полю с виднеющимся вдали на подъеме кирпичным сараем и покосившейся мазанкой — и вдруг увидели перед собой у самой дороги группу людей, одетых кто во что: среди выцветших солдатских гимнастерок темнели деревенские рубахи, одни были в обмотках, другие в сапогах, кто просто босиком. У некоторых головы в грязных бинтах. Вдоль дороги прохаживался плечистый старшина в новенькой, ладно сидевшей гимнастерке. На груди его висел автомат. Еще издали заметив их, он выжидающе остановился, скрестив руки на автомате.
Он смотрел так, словно давно ждал их, и слегка досадовал, что. припоздали. Не меняя выражения бесстрастного белого лица, он кивнул в сторону, где на взгорке, на обочине, сидел щуплый боец в такой же зеленой фуражке, и с тем же выражением спокойной деловитости кивнул Богданычу, как бы с полувзгляда определив его за старшего:
— Оружие сдать!
От его прозрачных, казалось бы, ничего, кроме привычных забот, не выражающих глаз не укрылось то, что Богданыч помедлил, но приказа своего не повторил. Богданыч молча кинул автомат в кучу.
Бросая автомат, которым так и не воспользовался, Антон испытал такое чувство, точно его поймали с поличным и заставили вернуть чужое. Старшина спросил: «Ничего не осталось?» Антон, помешкав, полез в оттопыренный, карман и швырнул в кучу «вальтер». Старшина приметливо оглядел его и некоторое время не спускал с него глаз.
Щуплый боец взвалил оружие на плечо, точно вязанку дров. Там были винтовки, карабины и даже один старый обрез.
— Разобраться по двое. Направление — каменный сарай…
Люди торопливо повскакивали с травы, лишь Богданыч остался возле сидевшего Васьки.
— Команду слышали? — спросил старшина.
— Санитара давай, или тебе повылазило?
— Без вас знаю. Давай в строй!
Богданыч повернулся резко, точно медведь возле родной берлоги, в которую сунулся чужак.
— Тебя что, петух жареный, не клевал, сопляк!
Старшина отвернулся, скомандовал: «Шагом а-арш!» — и пошел вперед. Оглянувшись, Антон увидел заковылявших следом Богданыча с Васькой.
