Александр Мартынов - Подкова на счастье

Он вздрогнул — Олег пел, и эта картина отчётливо вставала перед глазами:

— и ещё раз, взлетев голосом на кАкую-то недосягаемую высоту:

1. Текст песни — группы «Любэ».

А может быть, подумал Тимка, такие песни понравились бы многим, если бы их почаще пели и — как это? — пропагандировали? Ведь красиво же! Степь… Луна светит, снег синий — и след волка на краю обрыва. И — никого нигде, только одинокий всадник… Жутко — и красиво…

Олег допел, оглянулся ловким движением и крикнул:

— и Бес поддержал с энтузиазмом:

— и они рассыпали песню на два голоса:

А Тимка покачивался в седле, улыбался и шёпотом подпевал врезающийся в память рефрен — с перекатами, как здешние леса на сопках — и думал, до чего всё хорошо начинается…

Тайга отступила неожиданно и резко. Только что скакали рысцой по чернолесью среди кедров почти незаметной тропинкой — и вдруг оказались в настоящем поле с аккуратными рядами не чегонибудь, а помидорных кустов. Тим даже прибалдел, настолько странным был переход. Впереди виднелся дом — одноэтажный, но с надстройкой… как её… а, мезонин! Слышалось бодрое собачье гавканье. Но на деревню всё это не очень походило, да и вообще пейзаж странным образом отдавал чем-то нерусским. Европейским, скорее уж. Тимка не взялся бы объяснить, почему ему так кажется, но ощущение такое имелось.

Спросить он ничего не успел. Откуда-то сбоку появился всадник на рослом белом коне. Одетый не столь экзотично, как мальчишки — просто в джинсы и свободную рубаху плюс сапоги — молодой мужчина, плотно сидевший в седле, приветственно помахал рукой, широко улыбнувшись:

— Хало!

— Хало, херр Науман! — весело крикнул Олег, и Бес тоже замахал рукой:

— Хало! Айн шёнэр так ист хойтэ, херр Науман!(1) — а Олег показал на окончательно растерявшегося Тимку и представил его:

— Это Тим Бондарев, наш… друг. Тим, это господин Гюнтер Науман, фермер.

— Не фермер, а кулак, — поправил немец (?!) и показал крепкий загорелый кулак. — Хорошее русское название — кулак! Добрый день, Тим.

— Добрый день, — кивнул Тимка, с интересом рассматривая Наумана. Теперь он заметил, что у передней луки седла торчит приклад ружья, в чехле висящего вдоль конской ноги.

— Заезжайте, — предложил немец. — Магда и мальчишки будут рады вас видеть, да и обед скоро.

— Заедем! — оживился Бес. — А на обед печенье будет?

— У Магды спросишь, — предложил немец.

— Заедем, а? — просящее сказал Бес, обгоняя Тимку и пристраиваясь рядом с Олегом. — Ну всё равно обедать, так хоть не в лесу… и сэкономим… Ну, продукты.

— Обжора, — хмыкнул Олег. — Ну, поехали.

— Уррраа!!! — гаркнул Бес и загорланил:

Поехали скорей, печенья остынут!

И первым галопом поскакал к дому. Науман зарысил следом, но Тим, видя, что Олег не спешит, тоже не стал гнать, а поехал рядом.

— Он что, правда немец? — немного недоверчиво поинтересовался он у мерно качающегося в седле Олега. Тот кивнул:

— Настоящий… Подожди, он сам всё расскажет… если захочет.

Правосудие Германии гуманно к детям и подросткам. Порой — даже излишне. Этого никто не может отрицать. Но летом 1995 года суд земли Бранденбург расписался в своём бессилии в отношении четырнадцатилетнего Гюнтера Науманна, единственного ребёнка в семье одного из высших чиновников мэрии города Потсдама, объявив, что в развитии мальчика прослеживается отчётливая социопатология.

За последние два года обычный немецкий мальчик превратился — безо всяких видимых причин! — в ужас школы и всего района проживания. Бесчисленные драки были самым безобидным его развлечением. Гюнтер пять раз угонял машины, причём последний раз — из запертого гаража, взломав его. Курил каннабис. Бил магазинные витрины. Кончил тем, что в драке пырнул заточкой своего ровесника и, пытаясь сбежать из города, ограбил собственного отца. Никакие меры воздействия, включая трёхмесячный домашний арест, результатов не давали — Гюнтер становился только злей и неуправляемей.

1. Привет! Сегодня чудесный день, господин Науман!

2. Русско-немецкая бессмыслица: майне кляйне — мой маленький, штразе — дорога.

Во время последнего разбирательства в суде, подчиняясь приказу объяснить, что с ним происходит и что послужило причиной его поведения, мальчишка встал и громко сказал с вызовом: "Мне скучно!" — после чего запулил в почтенный суд трёхэтажной сочной руганью с поминанием господа бога, девы Марии и мамаш судейских с их собаками и свиньями.

Единственным выходом в таком случае оставалось помещение подростка в исправительное заведение для несовершеннолетних уже на серьёзный, настоящий срок заключения. Науманы были в прострации — даже не столько из-за судьбы сына, сколько из-за того, что подобное развитие событий в корне подрубало их карьеру в мэрии… Её и так нелегко было сделать — для этого пришлось переехать из родных западных земель, сдав в дом престарелых бывшего офицера СС Вальтера Наумана, деда Гюнтера — иметь такого отца для герра Науманастаршего было просто неприлично…

Но именно в этот момент один из чиновников мэрии, стремясь угодить своему начальнику, раскопал где-то бумаги по русскогерманской программе, начавшей действовать пару лет назад. Программа предусматривал нечто вроде трудотерапии — высылку «трудных» германских подростков в отдалённые районы России для их перевоспитания вдали от соблазнов больших городов. За подобную возможность ухватились обеими руками — сын и в тюрьму не попадёт и в то же время не будет больше угрожать карьере родителей…

На вокзале Потсдама Гюнтера Наумана с сопровождавшим его социальным работником (выглядевшим куда более уныло, чем мальчишка!) провожал только худой старик с глубоко посаженными недобрыми глазами. Если бы отец и мать присутствовали тут, они бы поразились тому, как нежно их неуправляемый сынок прощается со стариком…