Человек в очках, не отвечая, похлопал в ладоши. Вошли трое солдат, вооруженных винтовками, и встали у дверей, как бы загораживая выход.
Человек в очках пометил что-то в толстой книге.
— Хорошо, — сказал он, — ваше дело будет слушаться в трибунале в ближайшую среду… Но, принимая во внимание ваше чистосердечное раскаяние, я не думаю, чтобы вас присудили к особенно тяжелому наказанию.
Солдаты стукнули прикладами об пол и окружили путешественников, которые, потрясенные, молча пошли по коридору.
— Но скажите на милость, — вскричал наконец Эбьен, — что за учреждение помещается здесь, в гостинице.
— Комиссия по борьбе с контрреволюцией, — отвечал солдат с наибольшим количеством нашивок.
Глава IV
Карьера Мориса Фуко
После того как щелкнул замок и часовой мирно зашагал у двери, путешественники, по крайней мере еще час, не могли произнести ни слова.
— Спасибо вам, Ламуль, — заговорил наконец Валуа голосом, дрожащим от бешенства, — вы проявили необычайное остроумие. Нет. Надо же быть патентованным остолопом, чтобы ввалиться чуть ли не в самый трибунал и расписать все наши титулы… Потомок королей, банкир, племянник Гамбеты…
— Я думал, что это хозяин гостиницы и что так он вернее нам отпустит сидру и закусок.
— А вы пробовали когда-нибудь совсем не думать? Получились бы блестящие результаты.
— Надо было бы нам на другой берег вылезти, — пробормотал полковник.
— Да ведь это он же присоветовал.
— И главное, все это совершенно неверно, — вскричал вдруг Эбьен и заходил по комнате, — то есть что неверно? (перервал он сам себя по адвокатской привычке) — неверно то, что вы изобразили нас какими-то контрреволюционерами… Я противник советской власти? Ха, ха, ха! Я, который ненавидел войну и который все вечера проводил в том самом кафе, где убили Жореса… Да ведь пока не будут уничтожены границы между двумя государствами, война не может прекратиться… Грудной ребенок поймет это… а вы не понимаете… вы, доживший до седых волос… вы, отец семейства! (ведь если у вас нет детей, то это только благодаря случайности) — вы, претендующий на звание культурного — больше того — цивилизованного человека (все с упреком посмотрели на Ламуля), нет, — продолжал Эбьен, — если цивилизация означает смерть, нищету и разрушение, если цивилизация, вместо того чтобы создавать вечные ценности и удобные предметы домашнего обихода, изобретает пушки и ядовитые газы, если все это, говорю я, есть дело рук цивилизации, то я не цивилизованный человек… Вы, да, именно вы — ах, не ссылайтесь, пожалуйста, на стихийные бедствия, — да, вы, банкир Ламуль, первого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года простерли над миром тружеников свою косматую лапу и, брызжа кровавой слюной, прорычали: война!
— А теперь и угодили в чекушку, — ввернул полковник Ящиков.
— Посмотрите на него, — вскричал Эбьен, — указывая на полковника. Посмотрите, как он на вас смотрит, о… или вы не человек, или ваше сердце должно растаять от того палящего упрека, которым горят прекрасные мужественные глаза убеленного в боях воина, этого Цинцинната наших дней. А ведь и он когда-то в припадке ослепления кричал: Да здравствует война! И, потрясая булатом, мчался на белом скакуне впереди одурманенного войска. Нет, нет, банкир Ламуль, не пытайтесь спрятаться от негодующих взоров миллионов искалеченных вами людей, не старайтесь скрыть свое мохнатое сердце под белым плащом невинности… Банкир Ламуль, я говорю вам — запомните это, даже лучше, зарубите себе на носу — пройдут века, а ваше имя не устанут проклинать наши далекие потомки, когда сами вы давно сгниете в недрах окровавленной вами земли, и при имени вашем будут ночью плакать испуганные младенцы.
— Но что же мне теперь делать? — пробормотал Пьер Ламуль, обливаясь слезами.
— Стыдитесь! Больше вам нечего делать!
— Да-с! — наставительно сказал полковник, — не хорошо-с! Стыдно-с!
— Товарищи! — продолжай Эбьен взволнованным голосом, — кто из вас за войну, прошу поднять руки.
Ни одна рука не поднялась.
— Теперь товарищи, прошу поднять руки тех, кто против войны.
Все, кроме Какао, подняли руки.
— Абсолютное большинство голосов при одном воздержавшемся за непониманием, в чем дело, — прекрасно!
— Теперь товарищи…
Стук засова не дал ему докончить предложения.
Вошел симпатичный парень с честным и открытым лицом и, поставив посреди комнаты две миски, удалился.
— Почему-то в комнате запахло морем, — заметил Валуа.
Полковник Ящиков вдруг вскочил с места.
— Вобла, вобла! — кричал он, от радости приплясывая, — матушка ты моя, рыбешечка ненаглядная. Соскучилась-таки по мне, старику, приплыла-таки.
— Превосходный суп, — заметил Ламуль заискивающим тоном.
— Еще бы, после океанских хлебов.
— А что в другой миске?
— Какая-то каша — желтая.
— Ужели пшено? — вскричал полковник и тут же прибавил разочарованно, нет, маис какой-то… да и в рыбе я, кажется, ошибся… Нет, не наша это рыба… чужая рыба… тюрбо.
В течение нескольких минут все с жадностью ели.
Даже прекрасная Тереза, ничего раньше никогда не кушавшая, теперь с восторгом обсасывала вкусные, пахнущие синим простором, хвостики.
И вдруг в углу раздались странные писки, напоминающие те звуки, которые изрыгает из скрипки слепой скрипач, которому мальчишка вместо смычка подсунул одну ручную пилу. Это всхлипывала черная принцесса.
— Ах, черт возьми! — вскричал Галавотти, — бедняга не ест здешней пищи. Вы бы, сеньор, распорядились, а то еще, неровен час, похудеет наша красавица.
И он постучал по двери деревянной ногой.
— В чем дело? — раздался голос.
— Товарищ, — сказал Эбьен, — среди нас есть одна девушка, которая не ест этой пищи.
— Что же делать. Здесь как-никак темница, а не отделение дювалевского ресторана.
— Пищу, которую ей хотелось иметь, очень легко добыть. Я думаю, что миска дождевых червей вполне бы удовлетворила девушку.
Очевидно, часовой был очень удивлен столь необычным вкусом заключенных, ибо он немедленно загремел засовом.
Прекрасная Тереза заметила при этом, что Галавотти что-то тихо говорил на ухо Морису Фуко, а тот качал головой, указывая себе на желудок.
— Дождевых червей? — переспросил часовой.
— Ну да, вы знаете, что после дождя выползают черви. Ну, если нет дождевых, можно навозных. Ужа, наконец.
— И товарищ все это съест?
— Съест.
Часовой долго качал головой и наконец вышел, забрав миски.
