эту мысль выплеснул из головы – сейчас было не до Лены. В такие минуты не только о Лене, даже о родной матери положено забывать, и это простительно. В голове остается только одно – дело, и все подчинено лишь одному – исполнению, как говорят различные политвоспитатели, строчкогоны на газет и прочая говорящая и пишущая публика, профессионального долга.
Они правы: есть такая профессия, чуть было не канувшая в Лету – Родину защищать – чем Коряков и занят. Он защищает Родину. Не будет Корякова в рядах защитников – будет кто-то другой. Как известно, свято место пусто не бывает.
Очередной удар ветра сбил Корякова с ног, лейтенант проехал по снегу несколько метров на спине и поспешно поднялся.
Операция по поиску нарушителя, – а теперь стало ясно, что не только по поиску, но и спасению его, – продолжалась.
1 января. Станция Гродеково. 2 час. 38 мин. ночи
Верников навалил в таз снимков с верхом, отметил, что люди в его молодости любили фотографироваться часто, по поводу и без повода, хотя и предупреждали друг друга, что снимки, сделанные на память, – плохая примета, так, во всяком случае, тогда говорили, – в юности безмятежной все мы бываем глупы и на предупреждения не обращаем внимания, – вот и становились под объектив аппарата чаще, чем положено.
Кое-кто из людей, находившихся рядом с Верниковым, пал смертью храбрых (таких – большинство), кое-кто отошел от борьбы – в общем, еще в тридцатом году от них остались считанные единицы, а на нынешний день в живых – один лишь Верников.
Если первые снимки он сжигал поштучно, то сейчас развел целый костер, прямо на полу, не боясь, что горячее дно таза может прожечь крашеные доски.
В воздух взметывались черные и сизые кудряшки дыма, пламя что-то тихо бормотало, снимки горели превосходно.
Вообще после себя надо уничтожать не только фотоснимки, надо уничтожать и бумаги, которыми человек за свою долгую жизнь обрастает, как хвоей, и те предметы, которые посторонний человек может посчитать бросовыми, ненужными, посмеяться над ними, а заодно и над их владельцем.
Такие предметы надо вообще закапывать в землю. Никто над ним не должен, не имеет права смеяться. Как никто никому не должен сочувствовать или, скажем так, – пытаться после смерти исправить его биографию: эти козыри нельзя давать никому, тем более – любопытствующим исследователям, для которых жизнь человеческая – не больше, чем огород, в котором можно копаться сколько хочешь, или старый чердак, забитый ненужными вещами.
Верников смотрел на пляшущее пламя, кивал подавленно и думал о себе, о жизни своей, о прошлом, отсветы пламени тревожно плясали на стенах, огонь то угасал, то усиливался, в комнате было дымно, в ноздри лез запах горелой бумаги, а еще сильнее – паленой шерсти, будто прошлое у Верникова было соткано из чего-то овечьего, и это прошлое теперь полыхало вовсю. Время от времени Верников прижимался босыми ногами к тазу и тут же отдергивал их.
На пламя Верников смотрел зачарованно – оно напоминало ему войну.
1 января. Застава № 12. 2 час. 39 мин. ночи
Проснувшись, Лена потянулась, скользнула взглядом по потолку и смущенно сжалась – она не могла понять, где находится.
Под боком у нее свернулся теплый клубок. Лена отодвинулась и провела по клубку пальцами. Это был котенок. Крупный, сильный, но еще ничего не соображающий котенок.
Ощутив прикосновение пальцев, котенок мурлыкнул несколько раз сонно, в следующее мгновение затих, потом сделал несколько движений, подгребаясь к человеку – котенку сделалось холодно. На ушах, на самых кончиках, у него росли нарядные кисточки – густые волосяные кустики, делающие котенка похожим на симпатичную маленькую рысь. Только окраска у него была не рысья.
– Господи, – прошептала Лена, – ты кто?
Котенок вновь мурлыкнул. Лена раньше не видела камышовых котов, только слышала о них, но догадалась сразу – это камышовый котенок.
– Ты такой большой, – сказала она, – но еще такой маленький…
Погладила котенка и заснула вновь. Проснулась от того, что рядом с тахтой стояла тетя Дина.
– Смотри-ка, котенок около тебя пригрелся, – удивленно проговорила тетя Дина. – Он же еще совсем несмышленый и очень дикий. Гладить себя камышовые коты позволяют, лишь когда привыкнут к человеку, да и то могут цапнуть зубами. А этот вишь… около тебя сразу стал домашним.
Потянувшись сладко, будто маленькая девчонка, не вышедшая из детсадовского возраста, Лена спросила с надеждой:
– Ну что, наши вернулись?
Тетя Дина посмурнела.
– Нет. Видать, сложности какие-то у них… Хотя подмогу они, я спрашивала у дежурной по связи, не вызывали, – она прислушалась к вою, раздающемуся за окном. – Пурга видишь, как разыгралась.
Лена поежилась.
– Я первый раз в жизни сталкиваюсь с такой пургой.
– Пурга все и осложнила, – знающе произнесла тетя Дина и умолкла с вытянутой головой – она ловила, фиксировала все звуки, раздающиеся на улице, озабоченно шевелила губами, словно бы она, а не капитан Шемякин командовала этой заставой.
До них донесся хмельной хохот, будто куражливый мужик с дубиной собирался разнести помещения заставы, грозил людям, реготал довольно, никак не хотел отступиться от них, размахивал орудием, вселяя ужас и тревогу. Лена поежилась вновь.
– Страшно!
– Тебе не холодно? – спросила тетя Дина. – Не то я принесу одеяло. Есть одеяло ватное, стеганое, есть из верблюжьей шерсти, есть американское, двойное, очень легкое – наверное, тоже верблюжье…
– Нет-нет, тетя Дина, спасибо большое… Я не замерзла.
– Лен, есть хорошее правило: дают – бери, бьют – беги.
– Нет-нет, тетя Дина, это не для меня. Я и вправду не замерзла.
– Ну как знаешь, милая. Мое дело – предложить, твое – отказаться.
За стенами вновь взвыл ветер, в окна шибануло твердой мерзлой крупкой, так шибануло, что затряслись не только рамы – задрожал даже пол, а абажур, висевший на длинном, собранном в спираль проводе, закачался, словно живой. Пурга продолжала набирать силу, грохотала, ярилась, запечатывала все живое в землю, в снег, в тесные и такие хлипкие жилые стены.
1 января. Контрольно-следовая полоса. 2 час. 40 мин. ночи
Удачливый Ли терял сознание. Когда открывал глаза, перед ним плавали красные и оранжевые круги, сквозь снег сочился дым, также красный, страшный, Ли издавал стон и вновь закрывал глаза.
Иногда плавающие круги исчезали, перед глазами вспыхивал неземной свет, очень яркий, и Ли видел Сеул, – почему-то каждый раз берег Хангана, рыбаков, стоявших с длинными удочками-телескопами у самой воды на фоне нескольких городских мостов, в глотку ему стремительно натекали слезы. Ли давился ими и вновь терял сознание.
1 января. Контрольно-следовая полоса. 2 час. 41 мин. ночи
Хоть и ворочала пурга огромными массами снега, лопотала что-то на своем тарабарском наречии, творила заклинания, стараясь запечатать все живое, умертвить, не оставить нетронутыми ни одной щелочки, чтобы и шансов на жизнь не было ни кого, и следов чтобы тоже не было, а следы все-таки остались.
Их было мало, очень мало, по ним даже сориентироваться было нельзя, – можно и голову сломать,
