Но эти смутные, сугубо умозрительные страхи перед будущим лишь усиливали очарование настоящего. Конвея вновь пленили необыкновенное чувство прекрасного и изобретательность, именно благодаря этим особенностям годы, проведенные в Китае, были самыми счастливыми в его жизни. Миниатюрные газоны и ухоженные садики, разноцветные чайные павильоны на берегу ручья и кукольные, похожие на бонбоньерки домики — такие маленькие и хрупкие в сравнении с громадами соседних гор. Конвей отметил, что в жилах обитателей долины, видимо, удачно смешалась китайская и тибетская кровь — они были более стройны и пригожи, чем типичный представитель каждого из этих народов. Последствия неизбежных в такой маленькой общине браков между близкими родственниками на них, похоже, почти не отразились. Поравнявшись с чужаками, которых тащили в креслах, они начинали улыбаться и хохотать, а Чанга приветствовали, как давнего друга. Люди эти были добродушны и любопытны, но не назойливы, вежливы, но не подобострастны, заняты тысячью дел, но не одержимы спешкой. В общем, это была одна из самых приятных общин, какие Конвею доводилось наблюдать. И даже мисс Бринклоу, так опасавшаяся распущенности туземцев, не нашла, к чему придраться, во всяком случае, в первый момент. К вящему ее облегчению, аборигены были одеты «с головы до ног». Правда, женщины носили китайские, сужавшиеся у щиколоток панталоны. При самом скрупулезном осмотре в буддийском храме ей все же удалось отыскать несколько предметов, отдаленно напоминавших фаллические символы. Чанг объяснил, что храмом управляют местные ламы, которые подчиняются Шангри-ла чисто номинально и исповедуют иную разновидность буддизма. Имелись в долине также тайский и конфуцианский храмы.
— У драгоценного камня много граней, — сказал китаец, — вполне вероятно, что многие религии лишь относительно истинны.
— Полностью согласен, — с жаром подхватил Барнард. — Я всегда считал, что религиозные фанатики слишком нетерпимы. Вы философ, Чанг. Надо эту вашу фразу запомнить — «многие религии лишь относительно истинны». У вас там на горе собрались умные головы, как я погляжу. Больше чем уверен.
— Но мы уверены лишь до известной степени, — задумчиво произнес Чанг.
Мисс Бринклоу все эти рассуждения совершенно не волновали — они казались ей издержками праздного времяпрепровождения. Ее волновала более конкретная идея.
— Когда возвращусь домой, — проговорила она, поджав губы, — попрошу начальство послать сюда миссионеров. А если скажут, что нет денег, все равно не отстану и добьюсь своего.
Это был явно более здравый подход к теологическим проблемам, и даже Маллинсон, не питавший особой любви к миссионерам, не мог сдержать восхищения.
— Они должны послать вас. Если, конечно, вам нравится это место.
— Не важно, нравится или нет, — возразила мисс Бринклоу. — И вообще, кому оно может понравиться? Но долг есть долг.
— Будь я миссионером, — сказал Конвей, — то предпочел бы именно это место.
— Тогда никакой заслуги перед Господом в этом не будет, — отрезала мисс Бринклоу.
— Я не имел в виду заслугу.
— А жаль, очень жаль. Недостаточно делать то, что нравится, от этого никакой пользы нет. Посмотрите на здешних людей.
— Они выглядят вполне счастливыми.
— Вот именно! — воскликнула мисс Бринклоу, распаляясь. — В любом случае, почему бы не начать с изучения языка. Мистер Чанг, вы можете достать для меня учебник?
Чанг был сама любезность и предупредительность.
— Разумеется, мадам, с огромным удовольствием. С вашего позволения, осмелюсь заметить, что это превосходная идея.
В тот же вечер, по возвращении в Шангри-ла, он не стал откладывать дело в долгий ящик. Мисс Бринклоу немного оторопела при виде внушительного фолианта, который составил в девятнадцатом веке какой-то предприимчивый немец (она, вероятно, рассчитывала на пособие полегче, вроде «Повторного курса тибетского языка для начинающих»). Однако с помощью Чанга и с благословения Конвея принялась-таки его штудировать и спустя какое-то время вошла во вкус: эти занятия доставляли ей мучительную радость.
Помимо монументальной задачи — разгадки тайны их похищения, Конвею тоже было чем заняться. В погожие солнечные дни он пропадал в музыкальном салоне и библиотеке, каждый раз убеждаясь, что здешние ламы весьма образованные люди. Во всяком случае, подбор книг в библиотеке свидетельствовал об их необычайно широком кругозоре. Сочинения Платона на древнегреческом языке соседствовали на полках с томиком Омара Хайама, рядом с Ницше располагался Ньютон; тут же был и Томас Мор, а также Ханна Мор, Томас Мур, Джордж Мур и даже номера исторического альманаха Фрэнсиса Мура «Старый мавр». По прикидкам Конвея здесь в общей сложности было собрано от двадцати до тридцати тысяч томов; сам собой возникал вопрос, откуда взялась эта книжная коллекция и каким образом пополнялась. Кроме того, Конвей попытался определить дату последних поступлений, но не обнаружил ничего новее дешевого репринтного издания «Im Westen Nichts Neues»[17]. Впрочем, при следующем посещении Чанг рассказал, что есть и другие книги, изданные примерно до середины 1930 года, их уже доставили в монастырь и через какое-то время обязательно расставят по полкам.
— Как видите, мы стараемся не отставать от жизни, — заметил он.
— Вряд ли все с вами согласятся, — улыбнулся Конвей в ответ. — За последний год произошло много событий.
— Ничего такого, достопочтенный сэр, чего нельзя было бы предвидеть в тысяча девятьсот двадцатом и что не будет лучше понято в сороковом.
— Вы, значит, не интересуетесь последними перипетиями мирового кризиса?
— Буду интересоваться и даже очень — в свое время.
— Знаете, Чанг, мне кажется, я начинаю понимать. Вы тут иначе устроены, вот в чем дело. В отличие от большинства людей вы почти не обращаете внимания на время. В Лондоне я рвался бы за свежей газетой, а вас в Шангри-ла прошлогодние новости не волнуют. По мне, разумно и то, и другое. Кстати, когда вы в последний раз принимали пришельцев?
— К сожалению, мистер Конвей, не могу сказать.
На том разговор, как обычно, и закончился. Но Конвея это раздражало куда меньше, чем донимавшая его когда-то другая крайность — бесконечная болтовня, которую нельзя было унять никакими силами. Он все чаще виделся с Чангом, и тот все больше Конвею нравился, хотя по-прежнему настораживало, что на глаза не попадается никто другой из монастырской братии; даже если допустить, что сами ламы не показываются на людях, неужели нет других послушников кроме Чанга?
