Дремов лежал на спине убитого им врага, распластав в стороны руки, будто из последних сил старался удержать его, не дать ему больше сделать ни шагу. Автомат ткнулся стволом в землю. Тут же лежал на боку фонарь, обмотанный изолентой, и из него, мерцая, струился свет.
Олейникова била крупная дрожь. Сглатывая горячие слезы, он некоторое время сидел без движения. Неимоверным усилием он все-таки заставил себя подняться — надо было обследовать место нарушения границы.
Словно забыв об автомате, держа его на весу за ремень, он все ходил в жуткой тишине по кругу, готовый закричать от малейшего шороха, броситься напролом, не разбирая дороги, через лес, лишь бы уйти подальше от этого места.
Лес был нем. Олейников сжал ладонями виски: в ушах звенело. Придя в себя, успокоившись, он напряг все силы, подхватил сержанта под мышки, перевернул на спину, опасаясь, как бы не причинить Дремову лишнюю боль.
Лицо Дремова, даже залитое кровью, еще хранило сосредоточенное выражение. Так и казалось — сейчас он встанет, оботрет кровь и скажет свое обычное: «Вот так-то». А потом рассмеется и спросит: «Да ты, Петро, никак труханул? Во человек! Не боись, на границе мы хозяева, другим тут делать нечего, пусть они нас боятся». Или еще что-нибудь похожее скажет, не промолчит. А то и просто потреплет по плечу. Ничего, что Дремов — сержант, а Олейников всего-навсего рядовой, да и прослужил на заставе гораздо меньше, — никогда не показывал Дремов своего превосходства ни перед кем и других, если забывались, одергивал. Справедливый человек, побольше бы таких.
Олейников осторожно дотронулся рукой до щеки сержанта, хотел стереть кровь, но она запеклась корочкой, а воды поблизости не было, вот жалость какая…
— Все уже, Сашок, никого нет, уложили мы их обоих, — приговаривал Петр, тоненько всхлипывая и не замечая слез. — Теперь вставать надо, слышишь? Надо идти. Нельзя же так — не вставать, мы к своим должны идти. Ведь тебе же командовать надо, а? Ну хочешь, я местность погляжу? Я сейчас, мигом… — Олейников шарил рукой по земле, не попадая на прибор ночного видения, захватывая в горсть комья холодной, твердой земли, пересохшие, ломкие листья…
Дремов молчал. И Олейников медленно подобрал замершую руку, втянул голову в плечи. Некоторое время он без движения сидел на мерзлой земле, положив голову сержанта себе на колени. Затем, почувствовав холод и озноб, снял с себя шапку, осторожно подсунул под голову Дремову и, шатаясь, поднялся — надо было немедленно сообщить о случившемся на заставу…
Обо всем этом Олейников, путаясь и делая частые остановки, рассказал старшему лейтенанту Завьялову, прибывшему в район погранзнака с тревожной группой. Тотчас обследовали место происшествия.
Нарушитель, убитый Дремовым, был одет в темно-синее двубортное демисезонное пальто. На вороте четко выделялись эмблемы и петлицы лесника. Под полой, в кармане форменного кителя защитного цвета, обнаружили документы на имя Сивакова Павла Андреевича, диплом об окончании лесного техникума, справку, выданную ему же лесничеством. Справка уполномочивала П. А. Сивакова обследовать местность и определить предполагаемые районы заболевания леса. Тут же имелась небольшая карта-пятикилометровка с нанесенными на ее глянцевую поверхность непонятными обозначениями. Книжка квитанций об уплате штрафа за самовольную порубку леса была не начатой, новенькой.
Другой нарушитель, находившийся в резервной зоне за контрольно-следовой полосой, был одет в пальто на меховой подкладке, под которой обнаружился еще один пистолет (первый, длинноствольный, был зажат в руке), плоская набедренная фляга со спиртом, пробитая в двух местах пулями, никелированный компас, радиоприборы.
По бессрочному паспорту, не так давно выданному местным отделением милиции, он значился как Плохетько Антон Давыдович, 1913 года рождения, украинец, уроженец села Чепухино Валуйского района. В аналогичной справке, скрепленной той же закорючкой и неразборчивым диском печати, ему предписывалось местным лесничеством не только установить район заболевания леса, но и ориентировочно, до прибытия специальной комиссии Министерства лесного хозяйства, поставить диагноз болезни. Внизу имелась ссылка на номер диплома гражданина Плохетько А. Д. об окончании им Красноярского лесного института, просьба к властям оказывать всяческое содействие и помощь.
Вместе с другими документами извлекли внушительную кипу справок с заключениями службы защиты: в них упоминалось красивое слово «амелла» — вирусное заболевание, которое разносят птицы. Описывался характер заболевания, и Завьялов мельком прочел: на деревьях висят, как гнезда, круглые зеленые шарики — «амелла».
Еще одна бумага содержала подробный отчет о бактериальном ожоге фруктовых деревьев, давалась характеристика делянки № 7 с ярко выраженным скоплением мха на северной стороне… Тот, кто снаряжал «лесников» в дорогу, предусмотрел все.
«Фундаментальная подготовка», — заторможенно, как во сне, подумал Завьялов, еще до конца не осознав непоправимости случившегося.
Тревожная группа, задолго до прибытия личного состава заставы, поднятого по тревоге, тщательно осмотрела местность — никаких других подозрительных следов, кроме оставленных двумя нарушителями, не обнаружила.
Пора было возвращаться домой.
На заставе все были на ногах. Кем-то оповещенные, сюда же пришли Наталья Савельевна, Лена. Ни о чем не подозревая, носились, мешаясь у всех под ногами, Ирочка и Оленька — их дети. Заплаканные глаза женщин, их опухшие от слез лица действовали на всех угнетающе, но никто не решался запретить им здесь находиться.
— Немедленно по домам! — распорядился Лагунцов, опасаясь, что нервозность и горе, охватившие женщин, невольно передадутся солдатам. Женщины безропотно повиновались. Но Оля неожиданно закапризничала, заговорила сквозь слезы:
— Да, папочка, сам говорил, что поедешь со мной на стык, а все не едешь и не едешь.
Лагунцов страдальчески поморщился, беспомощно оглянулся на жену:
— Лена, уведи дочь! Нашли время…
Жена взяла Олю за руку, силой повела за собой. Лагунцов проводил их до выхода. В ту же минуту какая-то сила властно потянула его к двери, за которой находился Дремов.
Дремов лежал на сдвинутых столах под красными скатертями в ленинской комнате. Наспех убранные со столов альбомы, в разное время подаренные заставе, лежали стопкой на табуретке, прижав своей тяжестью край откинутой и натянувшейся темной шторы, и Лагунцову эта деталь бросилась в глаза первой.
