Никого из знакомых в поселке не оказалось. В гостинице Совета мест не было: шло какое-то совещание специалистов-телетранспортировщиков. Впрочем, для Шорака номер все же нашелся: к людям Звездного Флота сейчас отношение было даже более внимательным, чем в те времена, когда Флот был самым популярным поприщем, привлекавшим к себе чуть ли не всю молодежь. Так участливы здоровые к смертельно больным…
До вечера еще оставалось время, и Шорак хотел было слетать в Академию Астрогации, но передумал. Ведь и там сейчас почти все занимают отделения телестранспортировки, а пилотские, астрогаторское и другие, непосредственно связанные с подготовкой специалистов Флота, ужаты до минимума. И то верно: дефицита в специалистах на Флоте сейчас нет…
Самое обидное, что работа-то интересная! Больше: ничего подобного коммутационной станции ТТП Человечество еще не знало! Но зачем, зачем требуют от него предательства? Ведь уйти с Флота сейчас — значит предать его.
Внезапно Шорак ощутил усталость. Словно откатилась волна, оставив его бессильно распластанным лежать на песке. И то сказать, ведь он уже больше двадцати часов на ногах…
Он пошел к себе в номер и лег. Но сна не было. Промаявшись с час, он встал, набрал заказ, вынул из шкафчика продуктопровода два стакана и, подождав, когда чуть спадет темно-коричневая пена, проглотил горьковатый морфеофоб, запив его изумрудно-зеленым, прохладным синтом. Потом он принял душ. Привычного полотенца, правда, не нашлось, и ему пришлось минут пять прокрутиться перед раструбом пневматического, что если и не испортило удовольствия, то, во всяком случае, ослабило его.
Зря он все-таки уступил этой… председательнице. Нужно было сразу отказаться, отсечь саму возможность продолжения разговора и вернуться к себе, на Рион-III, и там спокойно готовиться к очередному рейсу. Стоп! С каких это пор «спокойно» стало его любимым словом? А ведь давно уже. С тех самых пор, как он понял, что живет под дамокловым мечом ТТП.
До чего же все сложно в этом мире! И пожалуй, самое страшное — его быстрая изменяемость. Человек не успевает за ней. Он меняется медленнее, чем облик мира. Потому-то Шораку и нравится старая, пережившая века архитектура Совета Астрогации. Потому-то и отсиживается он на Рионе-III, самой удаленной Базе Пионеров, ибо туда изменения приходят позже, пусть немного, но позже, и он имеет несколько лет форы. Но сколько же можно отступать?
Шорак вышел на балкон. Днем отсюда открывался прекрасный вид на озеро и парк. Но сейчас было темно, только проступали в небе звезды, да внизу, не то на воде, не то на берегу, мерцали какие-то неясные огоньки. Земные звезды. Шорак стоял, облокотившись на холодные перила, и смотрел туда, где над самым горизонтом не столько виднелась, сколько угадывалась маленькая звездочка — солнце Риона-III. Четыреста сорок семь светолет. И сегодня утром он был еще там… Слава тебе ТТП!
А Флот умирает. В сущности, уже умер, обреченный жестокими законами технического прогресса. То, что делают все они теперь, — попытки гальванизировать труп. А от этого хуже в первую очередь им самим.
А тем, молодым, кто все же учится сейчас на маленьких летных отделениях Академии Астрогации? Каково им, которые придут на Флот год, два, три спустя? Да и кому вообще будут они нужны? Ведь «Стеллатор» принесет все звезды, все планеты прямо на Землю. И каждый сможет, открыв дверь приемника станции ТТП, равно легко шагнуть из Мурзука на Марс или Туманность Андромеды. Так неужели же напрасно жил Звездный Флот? Нет, конечно, нет. Ведь век ТТП мог наступить только после века Звездного Флота. И сейчас, стоя на рубеже этих эпох, Шорак видел, как осязаемо исчезает, тает уходящий век кораблей.
— Вы были правы, — сказал Шорак Баглай, утром следующего дня войдя в ее кабинет. — Я согласен.
«Стеллатор» отменит Флот. Так пусть это сделают не равнодушные руки, а руки человека, который любит его. Этого Шорак не сказал. Потому что есть вещи, о которых люди не говорят, даже если понимают друг друга.
Зиновий ЮРЬЕВ
ПОЛНАЯ ПЕРЕДЕЛКА[2]
Рисунки Ю. МАКАРОВА
Оуэн Бонафонте застонал и попытался встать. Во рту было что-то соленое. Он сплюнул. Наверное, кровь, вяло подумал он. Он ощутил саднящую боль в щеке, во всем лице. Провел рукой и почувствовал тепловатую липкую влагу. И сразу раздвинулся занавес, и он вспомнил все. Он вскочил на ноги. Он стоял в полумраке кабинета, и из открытой двери тянуло сырым холодом. Он еще не мог думать быстро и отчетливо, но он твердо знал, что нужно что-то делать. Сейчас же. Наверное, это Рондол. Рондол. Он всегда знал, что этим дело кончится. Если бы только профессор послушал его… Как близок был его затылок, когда он наклонился над трупом Джонаса. Тогда и нужно было нажать на спуск. Зачем оставлять лишний рот? И лишние руки, подумал он, ощутив прилив боли в щеке.
Он вдруг сообразил, что бежит к главному зданию. Еще не поздно. С каким наслаждением он всадит пулю ему в лоб! Нет, лучше не в лоб, в живот. И смотреть ему в глаза. Стоя. А он чтобы лежал. И чтобы глаза его медленно туманились, стекленели.
Ненависть полностью вымела из его головы туман, и он сунул руку в карман за пистолетом. Но он же держал его в руке, когда входил к профессору. Неужели же пистолет у Рондола? Он уже знал, что это правда. И что случилось нечто гораздо худшее, потому что пальцы не ощутили в кармане привычной металлической гладкости ключа. Он остановился. Что же делать? Ага, прежде всего сигнал тревоги и выключить механизм ворот.
Он повернулся и побежал к дому профессора. Он даже не нажал кнопку тревоги, он вбил ее кулаком.
У него промелькнула мысль, что Ламонт, наверное, убит. Он подбежал к кровати и услышал храп.
— Профессор! — крикнул он и схватил старика за плечи. — Профессор, вставайте!
— Что такое? — промычал Ламонт.
— Проснитесь! — Бонафонте тряс старика за плечи, и его голова с венчиком седых волос вокруг розовой лысины дергалась вперед и назад.
Профессор открыл было глаза, но они тут же закрылись. Что за проклятие, подумал Бонафонте, неужели он чем-нибудь напоил его. Вот для чего ему нужен был «дримуэлл». Он застонал от ярости. От запоздалой ярости. Он ведь чувствовал что-то подозрительное. Снотворное! Цианистый калий ему нужен, этому быку, а не снотворное. Он заметил, что его правая рука оставила на светлой пижаме Ламонта кровавый отпечаток. И тут же успокоился окончательно. Какая глупость, нужно было сразу перекрыть ворота. Впрочем, вряд ли он успел удрать. Он услышал топот. В комнату ворвался Эрни, а за ним Харрис-Прайс. В куртке поверх пижамы.
