— Господа, на этой фотографии вы видите мою жену, — сказал Скурас. Он встал с кресла и поочередно показал фотографию присутствующим: темноглазая, темноволосая женщина улыбалась, благодаря чему еще больше выделялись ее высокие славянские скулы. — Это моя первая жена Анна. Мы были женаты тридцать лет. Брачная жизнь — совсем не плохая штука. И тут вы видите Анну, мою жену, господа.
Если бы во мне остался хоть грамм благопристойности, то я должен был бы повергнуть Скураса наземь и затоптать. Казалось непостижимым, чтобы человек открыто заявил, что он поставил рядом с кроватью фотографию бывшей жены и заставил при гостях нынешнюю жену принести эту самую фотографию, подвергнув ее тем самым унижению. Этот факт, а также кровоподтеки на руках Шарлотты Скурас должны были бы любого натолкнуть на мысль, что пристрелить этого человека было бы слишком легким наказанием. Но я не мог этого сделать. Тут я был бессилен. Старый негодяй говорил от чистого сердца, со слезами на глазах. Если это и было игрой, то величайшей из всего виденного мной в жизни. Медленно скатывающаяся из его правого глаза слеза заслуживала бы Оскара. А если это игрой не было, то перед глазами возникал образ старого одинокого человека, который на мгновение забыл об окружающих, остановив свой внутренний взор на той, которую любил, любит и всегда будет любить, но которую никогда больше не увидит.
И если бы не гордая и униженная Шарлотта Скурас, которая, застыв, смотрела на огонь в камине, у меня бы наверняка подкатил комок к горлу. Но эта женщина помогла мне овладеть собой. Однако один человек оказался не столь щепетильным. Мак-Каллюм, шотландский адвокат, бледный от бешенства, поднялся на ноги, заплетающимся языком пробормотал, что неважно себя чувствует, и, пожелав спокойной ночи, удалился. Бородатый банкир последовал его примеру. Скурас даже не повернулся. Он тяжелой поступью прошел к креслу и задумчиво вперил взгляд в пространство. Оба — и муж и жена — словно ослепли. Казалось, они увидели что-то в полыхающем огне камина. Фотография, лицевой стороной вниз, лежала на его коленях. Он не повернул головы даже когда вошел капитан Блэк и сообщил, что катер готов и может отвезти нас обратно на «Файркрест».
Очутившись на яхте, мы выждали, пока катер не удалился на почтительное расстояние, потом заперли дверь салона, освободили прикрепленный к полу ковер и откатили его в сторону. Я осторожно поднял кусок газеты, лежавший на полу, и под ним, на тонком слое муки, увидел четыре отпечатка ног. После этого мы проверили обе каюты в носовой части, машинное отделение и кормовую комнату. Шелковые нити, которые мы с большим трудом натянули перед нашим отъездом на «Шангри-Ла», были порваны.
Судя по отпечаткам ног, на «Файркресте» побывали по меньшей мере двое. Для этого в их распоряжении был целый час, а мы с Ханслетом потратили еще час, чтобы уяснить, с какой целью они здесь орудовали. Мы не нашли ничего, абсолютно ничего, что бы хоть как-то указывало на цель их визита.
— Ну, — сказал я, — теперь мы, по крайней мере, знаем, почему они так старались завлечь нас на борт «Шангри-Ла».
— Думаешь, для того, чтобы все обыскать? Тогда это объясняет неисправность катера. Наверняка он был на ходу и возил сюда этих людей.
— Конечно! Что же еще?
— Думаю, что дело не только в этом. Точно не знаю, но наверняка за этим кроется что-то еще.
— Порассуждаем об этом завтра. Когда в полночь будешь связываться с Дядюшкой Артуром, попроси его, чтобы он собрал все возможные сведения о команде «Шангри-Ла». И о враче, который лечил усопшую леди Скурас. Мне хотелось бы узнать об этой леди как можно больше. — Потом я перечислил еще кое-что, что я хотел бы знать. — Кроме того, отведи нашу яхту к острову Гарва. В половине четвертого я снова должен быть на ногах. У тебя еще будет возможность выспаться.
Я должен был прислушаться к словам Ханслета. Ради него самого. Но тогда я не мог знать, что Ханслету действительно придется заснуть навеки.
СРЕДА с пяти часов утра до сумерек
Местные жители имеют обыкновение использовать в разговоре о погоде такую поговорку: «Темно, как в душе у преступника». И действительно, вокруг царила чернота. Небо — черное, деревья — черные, а холодный порывистый дождь лишал малейшей возможности увидеть хоть что-нибудь. Чтобы узнать, что перед тобой дерево, надо было врезаться в него, а чтобы увидеть яму — в нее свалиться.
Ханслет в три часа тридцать минут разбудил меня и преподнес чашку чая. Он рассказал, что Дядюшка Артур не ждет ничего путного от моей затеи и считает ее напрасной тратой времени. И все же он организовал вертолет, как и обещал. Это был один из редких случаев, когда я полностью был согласен с Дядюшкой Артуром.
Правда, теперь мне казалось, что я все равно не найду этот проклятый вертолет. Никогда бы не подумал, что будет так трудно пройти по дороге каких-то пять миль. И нельзя сказать, что мне приходилось преодолевать реки, бурлящие ручьи, карабкаться на скалы, спускаться в пропасти или продираться сквозь девственный лес: остров Торбей лишь слегка холмист и покрыт редким лесом. Пройти его вдоль и поперек в хорошую погоду все равно что совершить легкую и приятную прогулку. Но сейчас я чувствовал себя восьмидесятилетним стариком — правда, мое путешествие нельзя было назвать легкой и приятной прогулкой в хорошую погоду.
Трудности начались уже в тот момент, когда я попытался высадиться на побережье Торбея напротив острова. Даже при ярком дневном свете там запросто можно свернуть себе шею. Представьте: надо протащить надувную лодку по скользким от морской воды камням ярдов двадцать к берегу. Некоторые камни были высотой до шести футов. Не надо забывать, что при этом на тебе сапоги на резиновой подошве. А при полной темноте, я бы сказал, это отличная работа для потенциального самоубийцы. Упав в третий раз, я разбил фонарь, а после следующих, добавивших ссадин и шишек, та же участь постигла и компас, прикрепленный к запястью. Как ни странно, остался в порядке только глубиномер, который, как известно, бесценен, особенно когда нужно кого-нибудь найти в бездорожном лесу в ночное время.
Выпустив воздух из лодки и спрятав ее вместе с насосом, я направился вдоль побережья. Это было вполне логично: идя таким путем, я рано или поздно окажусь в песчаной бухте, расположенной в самой отдаленной части острова. Именно к ней должен был подлететь вертолет. Поскольку я не мог видеть ни деревьев, ни обрывов, мне приходилось с математической регулярностью падать в воду. Выбравшись из воды на берег в третий раз, я решил идти не вдоль самой кромки, а несколько глубже. Причиной являлся не страх промокнуть (я посчитал бессмысленным надевать костюм для подводного плавания, поскольку в перспективе должен был идти через лес, а потом сидеть в вертолете) и не сигнальные огни, которыми я должен был дать знак вертолету: они были тщательно упакованы в промасленную обертку. Я вслепую брел через лес потому, что, продолжая тащиться по побережью, не добрался бы до места встречи ранее полудня.
