Вытянуть лодку у третьего завала они не смогли: берег был крут. Пришлось вернуться метров на пять — десять, там берег был положе, но, таким образом, путь волоком удлинился на эти пятьдесят метров.
Так повторялось много раз.
А еще им надо было бить шурфы. Они били их и промывали песок. Рутила не было.
Напрягая силы, изматывая себя, они упрямо, зло, наперекор всему тащились вперед по реке.
Но через три дня этому пришел конец. Через три дня они не только поняли — увидели, что дальше так не могут. Просто не было сил.
Вытащив лодку на берег, они сложили в нее все, от чего могли отказаться в пути, завалили это камнями и, оставив записку для Николая, пошли вдоль реки.
Вяло, неторопливо перекатывая темные холодные волны, бежал мимо хмурый Вангур. А они шли вдоль него пешком.
Пешком… Очень уж обыденное и, в общем, милое понятие. Но ведь ребенок, шагающий по асфальтовой дорожке, и альпинист, штурмующий скалы и бездны, — оба передвигаются пешком.
Они лезли через урман, продирались сквозь него, карабкались, корчились, увязали в болотах, и ноги сводило от холода, а спину ломило от выкопанных шурфов и пройденных километров — и все это называлось «пешком».
Но они шли. Шли вперед. В кармане у Юры лежал смятый, скомканный, небрежно сунутый туда, но все же не забытый флажок с их лодки.
Этот шурф они выкопали на пологом бугре, вылезшем из болота у самой реки. Копали по очереди; это было очень трудно: поднять даже пустую лопату уже стоило усилий.
Борис Никифорович был в шурфе, когда Юра, промывавший шлихи, закричал. Он закричал так, будто увидел что-то очень уж страшное. Пушкарев полез из шурфа, сорвался и расшиб руку. Юра закричал опять. Кое-как Пушкарев вылез.
Юра поднял лицо от лотка, оно было ошеломленное.
— Смотри… почти сплошь рутил…
Пушкарев посмотрел на шлихи, потом на Юру, и Юра увидел, что глаза у него светлые-светлые, с легкой голубизной и взгляд их чуть растерян и недоверчив, как у ребенка, которому протягивают драгоценную игрушку-мечту, а он не знает, правда ли это, не насмешка ли над ним.
— Постой, — сказал Борис Никифорович. — Ну-ка, дай. — А сам опустился на землю и долго сидел без движения. Потом взял из лотка пригоршню шлихов. — Слушай-ка… — начал он и вдруг сморщился, будто проглотил горсть недозревшей рябины…
За несколько дней на площади около четырех квадратных километров они выкопали одиннадцать шурфов. Откуда брались силы? Отощавшим рукам было очень тяжело поднимать кирку и бить ею, поднимать и бить… Тяжело, но радостно: содержание рутила в шлихах всюду превышало семьдесят процентов. Сомнений не оставалось: у берегов Вангура залегали богатейшие руды титана.
Теперь они могли дать стране ответ и сказать определенно «да». Задача была выполнена.
Вечером начал падать снег — первые «белые мухи», редкие, медлительные, еще совсем не злые.
Натянув на ногу старательно заштопанный бродень, Пушкарев погрел над костром руки и снова взялся за шило:
— Давай и твои починю.
Юра с грустной гримасой посмотрел на свои расползающиеся обутки:
— Эх, мои модельные! — и, развязав кожаные тесемки, начал стаскивать бродень.
Орудуя шилом и дратвой, Пушкарев молчал. Неожиданно он отложил бродень и подтянул поближе к себе полено.
— Смотри, какая штука пришла мне в голову. — Он принялся чертить шилом по полену. Грубые, неровные линии складывались в схему, которая удивительно походила на ту, что когда-то профессор Кузьминых показывал Наташе. — Тут тебе наш Вангур с его рутилом, тут Ключ-камень. Так? Очень вероятно, что там, на Ключ-камне, кроме рудной зоны, есть зона метаморфических пород с включением рутила. Видимо, оттуда в течение веков его и сносило сюда. Ведь какая богатая образовалась россыпь!
— Интересно, обнаружат они там или нет?
— Да-а.. — Пушкарев задумался. — Ну ладно. — Он снова взялся за бродень. — Завтра… прощай Вангур. На базу!
— Ну и наедимся!..
С утра они рассортировали вещи. Нужно было взять с собой только самое необходимое.
Опять вырыли яму. Ее пришлось сделать большой. Один за другим укладывали в нее предметы, ставшие такими привычными: радиометр, геологические молотки, кирку, фотоаппарат, одно из ружей… Борис Никифорович взялся за гитару.
— Но-но!
— Да ты что, соображаешь?
— Вполне. Она у меня весит всего триста девяносто четыре с половиной грамма.
— Громоздкая.
— Я и сам громоздкий.
Взялись за мешочки со шлихами и минералогические образцы. По-настоящему-то очередь была за спальными мешками, но взялись не за них. Унести все образцы и шлихи было немыслимо. Отбирали их в несколько приемов. Но и в первый раз, и во второй, и в третий оказывалось, что груз слишком тяжел.
— Ладно, — решился Пушкарев, — все равно придется посылать сюда — заберут. Возьмем только самые интересные, важные.
«Самых важных» набралось около пуда. А ноги и так едва держали их…
Пушкарев прикинул вес рюкзаков и, ничего не говоря, бросил спальные мешки в яму.
Сверху поставили шест. С глухим шорохом упала первая лопата земли. Скоро вырос холмик. На него положили тяжелые камни. Беззвучно и грустно падали хлопья снега.
— Будто похоронили, — нахмурился Юра.
— Еще откопаем, — возразил Пушкарев. Но лицо его было тоже хмурым.
Развернув карту с помеченным на ней местом этой последней на Вангуре стоянки, они взяли азимут на базу, взвалили рюкзаки на спину и, не оглядываясь, двинулись к юго-западу, через урман на базу.
Кружился и медленно падал снег.
Дом, в котором размещалась база филиала Академии наук, состоял из одной большой комнаты. Она служила одновременно и спальней, и столовой, и рабочим кабинетом. На закопченных бревенчатых стенах, сложенных из ядреных лиственниц, висели ружья, одежда. Скамейки вдоль стен, два грубых стола и изящный венский стул, оказавшийся здесь невесть по чьей прихоти, составляли всю мебель. Один из столов принадлежал радисту, и на нем стояла рация. С русской печи, занимавшей по крайней мере треть комнаты, всегда торчали чьи-нибудь ноги. База существовала первый год, и никто пока не мог требовать каких-то особых удобств.
Летом базой пользовались несколько экспедиционных отрядов различных институтов филиала. Сейчас все они отправились восвояси, и лишь Кузьминых да Степан Крутояров с Наташей остались здесь, чтобы дождаться группы Пушкарева. Остался и Василий Куриков, но жил он в поселке, у родственников. Большая часть отрядного имущества была уже отправлена. Время проводили по-разному. Профессор много работал. Степан пообещал Наташе настрелять белок на дошку и каждый день уходил на охоту. Наташа занималась с Василием. К ним присоединился Ваня Волчков, радист, молоденький робкий паренек, смотревший на Наташу такими глазами, будто она была по меньшей мере академиком.
