— Чтобы что? — голос Брюса звучал глухо. «Опять началось, — подумал он. — Я снова беззащитен».
— Мы были женаты всего четыре месяца.
— Ну и что?
— Я хочу чтобы ты знал. Хочу тебе все объяснить. Это очень важно. У тебя хватит терпения меня выслушать? — в ее голосе слышались умоляющие нотки, он не мог этому противостоять.
— Шерман, ты ничего не обязана мне говорить.
— Обязана. Я хочу, чтобы ты знал, — она немного помедлила, и продолжила уже более спокойным тоном. — Я сирота, Брюс. Мои папа и мама погибли во время немецкой бомбежки. Мне было всего несколько месяцев, и я их совсем не помню. Я не помню ничего. От них не осталось ни одной вещи, — на мгновение ее голос задрожал. — Меня приютили монашки. Это и была моя семья. Но это совсем другое, совсем не твое. У меня никогда не было ничего, принадлежащего мне лично, только мне и никому больше.
Брюс сжал ей руку. Она неподвижно лежала в его ладони. «Теперь у тебя есть я, — подумал он. — Теперь у тебя есть я».
— Потом, когда подошло время, монахини обо всем договорились с Полем Картье. Он работал здесь инженером в горнодобывающей компании. Занимало определенное положение в обществе и считался достойной партией для их воспитанницы. Он прилетел в Брюссель и мы поженились. Я не была несчастлива, хотя он был пожилой, как доктор Майк. Он был очень добрый и ласковый человек. Он понимал меня. Он не… — она повернулась к Брюсу, схватила его крепко за руку и приблизилась к его лицу. Ее волосы рассыпались по плечам, голос был полон мольбы. — Брюс, ты понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать?
Брюс остановил машину у отеля, выключил двигатель и спокойно сказал:
— Да, я понимаю.
— Спасибо тебе, — она резко открыла дверь, выскочила на улицу и быстро прошла на своих длинных, затянутых в джинсы, ногах к отелю. Брюс посмотрел, как она вошла в двери, затем нажал прикуриватель на приборном щитке, достал из пачки сигарету и закурил. Он выдохнул дым на лобовое стекло и внезапно понял, что он счастлив. Ему опять хотелось смеяться.
Он выбросил только что закуренную сигарету и вылез из машины. Взглянул на часы — уже за полночь. «Господи, как я устал. Возрождение требует больших эмоциональных усилий». Он громко рассмеялся, чтобы еще раз испытать это состояние, позволяя ему медленно захватить себя. В холле его ожидал Боуссье. Он был одет в махровый купальный халат. Его глаза покраснели от бессонницы.
— Месье, вы закончили все приготовления?
— Да. Женщины и двое детей спят наверху. Мадам Картье поднялась только что.
— Я знаю, — сказал Брюс.
— Как вы видите, все мужчины находятся здесь, — Боуссье указал на спящие тела на полу холла и бара.
— Мы уезжаем на рассвете, — Брюс зевнул, потер веки кончиками пальцев. — Где мой офицер? Рыжий?
— Он ушел к поезду совершенно пьяный. Он нам еще доставил неприятностей после того, как вы уехали, — Боуссье помедлил. — Он пытался подняться наверх, к женщинам.
— Будь он проклят, — Брюс вновь ощутил ярость. — Что случилось потом?
— Его отговорил один из ваших сержантов, такой крупный.
— Слава богу, что есть Раффи.
— Я приберег для вас место, чтобы вы могли отдохнуть, — Боуссье указал на удобное кожаное кресло. — Вы должно быть ужасно устали.
— Вы очень добры, — поблагодарил Брюс. — Но сначала я проверю наши посты.
Брюс проснулся от того, что Шерман, склонившись над креслом, щекотала ему нос. Он был в полной форме, в каске, винтовка под рукой, только ботинки расшнурованы.
— Брюс, ты не храпишь, — она тихо рассмеялась. — Это радует.
— Который час? — сонно спросил он.
— Скоро пять. Завтрак на кухне.
— Где Боуссье?
— Одевается. Собирается начинать посадку на поезд.
— Такое впечатление, что у меня во рту спал козел, — Брюс провел языком по зубам.
— Тогда утреннего поцелуя ты не дождешься, мой капитан, — она со смехом выпрямилась. — Твои туалетные принадлежности на кухне. Я посылала за ними жандарма. Можешь умываться. Брюс зашнуровал ботинки и прошел, переступая через спящие тела, на кухню.
— Горячей воды нет, — извинилась Шерман.
— Это волнует меня меньше всего, — Брюс подошел к столу и достал из ранца бритву, мыло и помазок.
— Я обворовала курятник, — созналась Шерман. — Там оказалось всего два яйца. Как мне их приготовить?
— Всмятку, — Брюс снял с себя китель, рубашку и подошел к раковине. Он ополоснул лицо и голову и зарычал от удовольствия. Он установил над кранами зеркало и намылил щеки. Шерман присела рядом и стала наблюдать за ним с нескрываемым любопытством.
— Очень жаль, что у тебя нет бороды. Она была бы похожа на мех выдры.
— Когда-нибудь я отращу ее специально для тебя, — улыбнулся Брюс. — У тебя глаза голубые, Шерман.
— Тебе понадобилось много времени, чтобы это заметить, — она кокетливо надула губки. Они и без помады привлекательно розовели на бледном фоне кожи. Зачесанные назад волосы подчеркивали ее высокие скулы и большие красивые глаза.
— В Индии «шер» значит «тигр», — сказала Брюс. Мгновенно ее губы растянулись в оскале. У нее были очень ровные белые зубы. Она зарычала. Брюс едва не порезался.
— мне не нравятся женщины, которые паясничают перед завтраком. Это плохо сказывается на моем пищеварении.
— О, господи, завтрак! — Шерман вскочила на ноги.
— Почти вовремя. Опоздала всего лишь на двадцать секунд. Ты меня простишь?
— В последний раз. — Брюс смыл с лица мыло, причесался и подошел к столу.
— Сколько ложек сахара?
— Три, — Брюс разбил скорлупу яйца. Она поставила перед ним чашку кофе.
— Мне нравится готовить тебе завтрак. Брюс не ответил. Разговор принимал опасное направление. Она села перед ним в кресло и оперлась подбородком о ладони.
— Ты слишком быстро ешь, — заявила Шерман. Брюс удивленно посмотрел на нее. — Но по крайней мере с закрытым ртом. Брюс принялся за второе яйцо.
— Сколько тебе лет?
— Тридцать.
— Мне — двадцать, почти двадцать один.
— Чудесный возраст.
— Чем ты занимаешься?
— Я — солдат.
— Нет.
— Хорошо. Я адвокат.
— Вы, должно быть, очень умны, — торжественно провозгласила она. Я просто гений. Иначе здесь бы не оказался.
— Ты женат?
— Нет, был. Это что — допрос?
— Она умерла?
— Нет, — он попытался не показать причиненной ему боли. Теперь это удавалось значительно легче.
— О! — Шерман взяла ложку и принялась размешивать сахар в его чашке.
— Она красивая?
— Нет… да. Думаю, что да.
