Свободный аэростат служит свободе, наблюдательности, прогрессу, возвышению души, доказывал Пикар. Не достаточно ли этого? Мы, воздухоплаватели, высоко ценим свободный аэростат. Кто обвинил бы швейную машину за то, что она не способна молоть кофе? Кто осудил бы кофемолку за то, что она не может шить? Хороша сама по себе всякая вещь, выполняющая свое назначение.
Разумеется, самолетов управлять легче, чем аэростатом. Но нам показалось обидным, что у нас такому великолепному изобретению позволили умереть.
Удастся ли вернуть к жизни воздухоплавание в нашей стране?
Хочется верить — удастся. Американцы, англичане, французы, итальянцы вовсю парят на воздушных Шарах, устраивают спортивные гонки, штурмуют высоты, перелетают через Атлантику и Альпы, прыгают с них с парашютом, изучают погоду… Новые дакроновые оболочки прочнее и легче допотопного прорезиненного шелка и умещаются в обычном багажнике легковой машины. Подъемную силу дает им теплый воздух от горелки, питаемой пропаном или бутаном из обычного баллона.
Кроме метеорологических исследований и спортивных перелетов, аэростат с успехом мог бы работать на картографию — в точной съемке местности, на геологию — в поиске ископаемых.
Аэростаты пришли на помощь даже такой далекой от воздухоплавания науке, как археология. Американский профессор Кент Уикс, например, отправился в свою археологическую экспедицию в Египет в гондоле воздушного шара. С высоты птичьего полета он прощупывал землю магнитометрами и радарами, искал развилины и захоронения.
Разве нам не под силу создавать легкие и надежные синтетические оболочки, сделать удобные горелки для подогрева воздуха, найти безопасные газовые смеси? Неужели мы так и не станем заниматься этим замечательным, полезным делом?! Аэростаты имеют на небо такое же право, как самолет, планер, дельтаплан. И пусть уже не мы, а более молодые и дерзновенные полетят на них к облакам.
Фантастическая повесть Художник Генрих КОМАРОВ
Арвин Най
Скорпион ухватил клешней голенище сапога, лениво взмахнул колючкой и нараспев произнес:
— Вечерним сумеркам приятен чайной розы аромат. Здравствуйте! Почешите мне за ушами.
По дубленой коже сапога побежала янтарная маслянистая капелька яда.
Скорпион крупный, размером с кошку или комнатную собачонку. Под бурым просвечивающим панцирем угадывается бьющаяся спираль мозга. А может, это и не мозг вовсе, а что-нибудь другое. Например, желудок. Просто охотники и лесорубы так решили: спираль — мозг, и баста! А ученых на Ферре нет. Какой дурак сюда по доброй воле сунется?
— Восход встречает нас косою смерти острой, — ноет скорпион и снова тычет в голенище загнутым острым жалом. — Почешите мне за ушами!
Никаких ушей у него, конечно, нет. Как говорит и зачем — тоже не понятно. Но хорош! За такого красавца перекупщики отвалят монет десять, а то и двенадцать. На Эсте они в большой моде. Дамочки от них без ума: «Ах! Посмотри, дорогая! Это говорящий скорпион с Ферры! Муж купил его за бешеные деньги, но я не жалею. Он очень милый. Мы зовем его Пуппи!..»
Десять монет, конечно, жалко, но ничего не поделаешь. Не тащить же его с собой.
Достаю тесак и рассекаю скорпиона пополам. Хвост падает в траву и начинает дергаться, стреляя фонтанчиками яда. Клешня еще долго волочится за сапогом, пока идущий сзади капрал не наступает на нее.
Поляна заканчивается, и мы вновь углубляемся в джунгли. Сельва, как всегда, встречает безмолвием, влажным удушливым мраком и огромными стаями летающих клещей. Пиявки тысячами вылезают из трясин и черных пузырящихся луж.
Откуда-то из болот разносится жуткий протяжный вой. Я останавливаюсь, и капрал, налетев на меня, бьет в спину дулом огнемета. Но мне не больно. Мне страшно. Так страшно, что начинает кружиться голова. Ужас — мой вечный спутник. А может — друг? Наверное, только благодаря ему я еще и жив. Странно… Он не дает мне погибнуть и в то же время душит меня, как живая лиана — медленно, но неотвратимо.
В поселке меня называют счастливчиком, железным парнем, и никто не догадывается, что я пропитан страхом, как губка водой.
Никому не признался бы в этом, но себя обманывать глупо. И так кругом слишком много лжи.
Опять этот вой! Что там, в дымящейся трясине? Что-то новое? Родившееся вчера или секунду назад?
Надо идти, но ноги мои деревенеют. Руки мертвой хваткой сжимают теплую и влажную сталь автомата. Я ощущаю опасность кожей, каждым волоском, и чувство это настолько велико, что хочется бросить все: экспедицию, деньги и даже бессмертие — и бежать, бежать! Забиться в дупло, зарыться в землю… Но и это не поможет.
Кто-то хлопает меня по плечу. Это капрал.
— Что остановился, герой? — шипит он мне в лицо. Его глаза — желтые, с красными прожилками оказываются прямо против моих. — Испугался, проводник? Струсил?
Страх уже отпустил. Разворачиваюсь и бью Пахру под ложечку. Бью спокойно, равнодушно, но достаточно сильно.
Капрал, как куль с трухой, валится в хлюпающую грязь. Лицо его синеет, рот судорожно открывается и закрывается.
Между нами, словно из-под земли, вырастает ботаник. В огромном кулачище зажат тесак.
— Тихо, вы, петухи! — кричит он. Шея багровеет, раздувается, налезает на воротник. — Нашли, где счеты сводить!
Лаборантка Келин Квинн опускается на землю. Она устала, и ей на все наплевать. Биолог словно проснулся. Он ничего не понимает и лишь трет носовым платком стекляшки очков. Лохматый узкоглазый Вако улыбается и ковыряет в ухе. Он всегда улыбается, когда назревает драка.
— Арвин! — сипит ботаник, как прохудившаяся покрышка. — Брось свои штучки, а то пожалеешь! Пока я начальник экспедиции…
Я ухмыляюсь и отворачиваюсь.
Куда они без меня? Без Арвина Ная они — покойники! Сельва шутить не любит. Молиться на мой страх должны!
Капрал поднимается. В груди у него что-то булькает и клокочет. Глаза побелели от злости.
Нет, лично против него я ничего не имею. Мне нет дела до Пихры, как и до всего экспедиционного корпуса. А что взбучку получил — сам виноват: нечего угадывать то, в чем человек может признаться лишь самому себе. Да и то не всегда.
— Ну ничего, это тебе зачтется, — хрипит Пихра.
Врет! Пока мы в сельве, он меня и пальцем не тронет! Сзади раздается уханье и повизгивание. Трудно поверить, но это смех! Вако веселится, тыча пальцем в заляпанное грязью лицо капрала. Он слабоумный, и у него свои понятия о юморе.
Келин начинает плакать. Голова ее дергается, плечи трясутся.
