Солдаты метались, шарахались из стороны в сторону, беспорядочно отстреливались, падали, сраженные партизанскими пулями. Однако несколько человек укрылись за придорожными камнями, в бурьяне, и открыли отчаянно-беспорядочный огонь из автоматов.
Яша увидел, как в трех-четырех шагах от воронки вскипело несколько фонтанчиков земли, услышал, как над головой просвистели пули.
— Ах так! — прогудел Еруслан и, страшный и гневный, отложил автомат, выпрямился во весь свой великаний рост и одну за другой швырнул две противотанковые гранаты.
Столбы огня, оглушительный грохот, свист осколков, крики, ругань, стоны — и все стихло. Бой закончился.
— Все, — сказал командир, вытирая со лба пот, — В диске пусто.
— Амба! — пророкотал Еруслан, осматривая поле боя.
— Будут помнить Гаркушу, — добавил дед и, достав кисет, начал скручивать цигарку. Руки его тряслись, махорка сыпалась с оторванного клочка газеты на землю.
— Неужели все? — удивился Яша, еще не веря тому, что бой действительно закончился и что все произошло так скоротечно.
Но факт оставался фактом: вражеский отряд был уничтожен полностью. Бойцы Бадаева обвешивались новенькими немецкими автоматами, подбирали гранаты, набивали подсумки и карманы нерасстрелянными трофейными рожками.
— Вот ты и получил настоящее боевое крещение, — поздравил Бадаев Яшу. — А сейчас в город! О том, что участвовал в бою, никому, понял? Ни-ко-му! Первые дни — никаких действий. Пока запасайтесь самоварами, керосинками, примусами, кастрюлями, чайниками и прочей дребеденью. Но открывайте мастерскую только после того, как Федорович получит на это официальное разрешение от властей… Соблюдайте конспирацию, дисциплину. Каждый свой шаг согласовывать с Федоровичем. Это отец Вовки, твоего приятеля… Ты его знаешь. Еще что? Кажется, все, остальное ты знаешь. — И Бадаев притянул к себе Яшу, обнял.
— Ну, братишка, бывай! — Еруслан подошел к Яше и, стиснув его в своих железных объятиях, поцеловал. — Круто придется или обидит кто — зови Еруслана. Обещаешь? Ну вот и хорошо…
— Ладно, — пообещал Яша.
Еруслан потоптался еще с полминуты, не зная, что следует сказать напоследок, на прощанье, но потом, решив, вероятно, что уже все сказано, наклонился, взял в охапку четыре трофейных ручных пулемета и, взвалив их на спину, неторопливо зашагал за товарищами к входу в катакомбы.
— Не задерживайся, сейчас каждая минута дорога! — крикнул Бадаев Яше, когда тот подбежал к куче ботвы, где спрятался ежик. Но ежика в ботве уже не было.
КРОВЬ ЗА КРОВЬ
Шестнадцатое октября. Город словно вымер. Нигде ни души. На улицах — жуткая, пугающая тишина. Дверь ли где хлопнет, ворота заскрипят, сорванный кровельный лист загремит или зазвенит разбитое стекло — слышно далеко-далеко…
Колонны вражеских войск входят в Одессу. Город встречает врага зловещей пустотой.
Прижимая к животам приклады автоматов, пугливо озираясь и с тревогой поглядывая на темные немые квадраты, завоеватели шагают по улицам. В напряженной тишине лишь раздается тяжелый стук кованых сапог…
Под предлогом поисков оружия оккупанты врываются в квартиры — насилуют, убивают. И грабят. Тащат все, что только можно утащить, — одежду, обувь, посуду, мебель, музыкальные инструменты. Тех, кто кажется им подозрительным, расстреливают, не выводя из квартир…
Восемнадцатое… На Тираспольской площади и на базарах появляются виселицы…
Девятнадцатое… По Люстдорфскому шоссе к бывшим пороховым складам захватчики гонят толпы людей. Клубы пыли, грубая солдатская ругань…
Девять длинных приземистых зданий. Каждого, кого солдаты подводят к порогу, обыскивают, заставляют снять верхнюю одежду, отнимают часы, кольца.
В складах двадцать пять тысяч человек — старики, женщины, дети. Ограбление закончено. Солдаты закрывают склады, обливают их бензином и поджигают…
Девять гигантских костров… Вопли… Лай пулеметов…
Двадцатое… Стены домов пестрят строгими, строжайшими и наистрожайшими указами, приказами и распоряжениями, за не выполнение или нарушение которых «виновным» грозит расстрел. Слово «расстрел» напечатано аршинными буквами. Так, чтобы оно бросалось в глаза издалека. Так, чтобы оно преследовало на каждом шагу. Так, чтобы оно сеяло страх.
Двадцать второе октября. Поздний вечер. Маразлиевская улица, бывшее здание НКВД напротив парка имени Шевченко. В нем разместился штаб командования оккупационных войск. У подъезда и на площади перед зданием черные роскошные «мерседесы», «опель-адмиралы», «хорьхи» и «опель-капитаны».
Район Маразлиевской и прилегающих к ней улиц оцеплен плотным кордоном солдат, ищеек гестапо и сигуранцы.[3] В штабе идет совещание командования. Присутствуют только генералы и высшие офицеры немецкой и румынской фашистских армий — всего сто пятьдесят человек… Из подвальных окон здания вырывается ослепительный огонь… Страшной силы взрыв сотрясает город. Оседая, горы камней и щебня погребают под собой «мерседесы», «опель-адмиралы», «хорьхи», «опель-капитаны» и их хозяев…
Война палачам объявлена.
На поиски «диверсионной банды» власти бросают все силы. Для ускорения расследования из Бухареста и Берлина прибывают специальные группы следователей. За поимку и выдачу властям «преступников» обещано колоссальное вознаграждение. Улицы и скверы пустуют. Ищейки гестапо и сигуранцы врываются в квартиры, совершают обыски, проводят облавы, прочесывают квартал за кварталом.
Тюрьмы переполнены. Допросы и пытки ведутся непрерывно. Днем и ночью. Но напасть на след подпольщиков фашистам не удается, следствие безнадежно топчется на месте.
«Кровь за кровь, смерть за смерть!» — такими листовками в течение одной ночи подпольщики заклеивают указы и приказы фашистов.
ДОМА
Еще в сентябре семья Гордиенко переехала из двух маленьких комнаток в опустевшую квартиру напротив. Над ними, в квартире доктора, поселился некто Петр Иванович Бойко.[4] Высокий, нос горбинкой, густые вислые брови. Что за человек, в семье не знали. Говорили о нем всякое. Но Яшка, а вслед за ним его старший брат Алексей привязались к новому соседу, пропадали у него днями и ночами.
— Что У тебя за секреты с этим длинным? — с тревогой спрашивала мать. — Ты к нему совсем переселился.
— Какие там секреты! — отмахивался Яша. — Слесарить нас с братом учит.
— А ему от этого какая прибыль?
— Мастерскую открыть хочет, чинить кастрюли, сковородки, а нас в помощники возьмет, подработаем.
Но мать не успокаивалась.
