«В крайнем случае можно будет объяснить, что Кондаков нужен был для того, чтобы нащупать путь туда, в абвер или диверсионный центр СД, где этих живодеров готовили для отправки в Россию, — вернулся Берия к своим лагерно-земным теням. — А для убедительности подселить к нему провокатора. Под видом бывшего пленного, предателя, врага народа... Пусть лагерь-майор отведет душу».
Вернувшись к себе в кабинет, Берия тотчас же вызвал порученца и приказал перевести заключенного «К-13» в один из мордовских лагерей, в особый барак. Изолировать его там в блоке для иностранцев и подсадить «кукушку».
— Только предупреди начальника лагеря, что это он, начальник, нужен мне мертвым, а «К-13» еще понадобится живым.
Узнав, что после обеда Журлов неожиданно исчез из блока, Беркут ничуть не удивился. Этого следовало ожидать. «Одним меньше — только и всего, оправдал он свои действия. — Лишь бы что-то там не сорвалось, и этот предатель вновь не оказался здесь».
Однако к ночи староста так и не вернулся. Не появился и на следующий день, когда лейтенант уже прошел отборочную комиссию и заглянул в санитарный блок, чтобы забрать свои вещи, которых у него в сущности не было. Всего лишь повод, благодаря которому он получал возможность проститься с Юзефом.
— А где это наш друг, староста барака? — как бы между прочим поинтересовался он у санитара, уже собравшись уходить из блока.
— О, староста получил новое назначение, — ядовито заверил санитар.
— Теперь он — помощник коменданта?
— Вчера Журлов действительно попросил сводить его к коменданту лагеря. Тайком от вас.
— Почему тайком?
— Этого я не знаю, — отвел взгляд санитар. — Правда, по дороге он лепетал что-то странное... — Немец умолк, выжидая реакции Беркута.
— Не изображайте из себя швейцара у двери берлинского отеля. — Незло предупредил его Беркут. — Все равно подавать на чаевые нечего. Что такого странного он вам наплел?
— Что вроде бы вы не тот, за кого себя выдаете.
«Сволочь!» — внутренне вскипел Беркут, но вида не подал. Он понимал: теперь главное не растеряться.
— Вас это очень удивило? Я спрашиваю: вас это удивило?
— Что вы?! — испуганно развел руками санитар. — Я сразу сказал ему, что он идиот. Прежде чем переться к коменданту, следует высказать свои подозрения начальнику ликвидационной команды. Ведь это он покровительствует Борисову. А то потом обер-лейтенант Гольц не простит ему доноса. И еще посоветовал помалкивать и не лезть не в свое дело.
— Мудрый совет.
— Он тоже так решил. И пошел к Гольцу.
— А вот это уже зря.
— Что поделаешь, этот капо очень уж захотел выслужиться, — неуверенно улыбнулся санитар.
— А в лагере всегда предоставляется такая возможность, — поддержал его Беркут.
— Вот именно. Когда он заявил обер-лейтенанту Гольцу, что лично знал старшего команды могильщиков Борисова и что вы — не тот, за кого себя выдаете, обер-лейтенант искренне поблагодарил его за бдительность. Сказал, что он освобождает Борисова от должности старшего команды могильщиков, которая находится в его, обер-лейтенанта, подчинении, и назначает старшим его — бывшего старосту пятого барака Журлова. А с вами немедленно разберется.
— Значит, теперь Журлов стал старшим команды могильщиков? — уточнил Громов.
Санитар достал из карманчика швейцарские часы-луковицу, открыл узорчатую крышечку и взглянул на циферблат.
— Жаль только, что в этой должности ему осталось пребывать не более часа. До того момента, когда настанет пора вывозить на «санитарную обработку» очередную партию «ангелов».
— И что тогда? — не понял Беркут.
— Все очень просто, — зачем-то щелкнул каблуками санитар. — Обер-лейтенант Гольц пошутил. Дело в том, что сегодня очередь самой могильной команды. У могильщиков нервная работа. Устают. Их надо менять, так что погребать их будут уже другие. Правда, Журлов об этом пока не знает. Сюрприз!
— Вот уж действительно... — сурово согласился Андрей. Он должен был обрадоваться такому исходу, да что-то ему сегодня не радовалось. — Ну что ж, староста Журлов сам вытянул свой жребий. Вы-то, надеюсь, не сомневаетесь в том, что я действительно заключенный Борисов? — с трудом улыбнулся он санитару, с болью вспоминая пленных, которые ехали с ним в машине после расстрела. Он потому и не радовался гибели предателя, что сегодня — их смертный черед!
— Что вы, господин офицер! Я сразу понял, с кем имею дело, — подморгнул он, искоса поглядывая на Юзефа. — А если бы и не понял, все равно помалкивал бы. Меня это не касается. Жизнь уже проучила меня. Хорошенько проучила.
— Вы — истинный ариец, господин санитар, — тихо сказал Андрей, взяв его за локоть. — В свое время я обязательно вспомню о вас.
— Хайль Гитлер, — так же тихо ответил немец.—Я тут приготовил все необходимое, чтобы вы могли побриться, помыться, освежиться хорошим немецким одеколоном, который напомнит вам родные места. Это не приказ обер-лейтенанта, а моя собственная инициатива.
— Такая услуга не подлежит забвению. Кстати, где сейчас Гольц?
— Вынужден вас огорчить: стало известно, что через несколько дней Гольца отправляют на фронт. Я слышал об этом от писаря. С сегодняшнего дня он уже никого не пожалеет. Узнав о Восточном фронте, обер-лейтенант буквально озверел.
— Желаю, чтобы вас эта участь не постигла. Что слышно об эшелоне в Германию? С пленными, для работы в рейхе? Он не отменен?
— Нет. Это я знаю точно. Лучше бы было, если бы вы остались в лагере и сняли с себя это арестантское отребье. Мы бы подружились с вами, господин...
— Унтерштурмфюрер, — как бы невзначай проговорившись, обронил Беркут. И санитар мгновенно вытянулся, щелкнув каблуками. — Увы, у каждого своя служба.
Приведя себя в порядок, лейтенант переоделся в принесенную откуда-то санитаром более-менее сносно выглядевшую лагерную робу, которая к тому же оказалась выстиранной, и собрался уходить.
— Господин Борисов, господин Борисов, — негромко и вкрадчиво окликнул его Юзеф, до этого уже попрощавшийся с ним.
— Отпуск в две недели пока что остается в силе.
— Спасибо вам еще раз, — сказал поляк, пожимая его руку, и Беркут ощутил вдруг прикосновение стали. — Я вас не забуду, — тряс его руку обреченный, просовывая ему между пальцев лезвие ножа. — Для себя берег, — прошептал он. — Вены вскрыть.
Так, зажав небольшое, но острое лезвие, Громов и ушел из блока в барак, где собирали команду для отправки. Между пальцами он сумел пронести это свое единственное и неоценимое оружие через тщательный обыск конвоиров. Сохранил его и тогда, когда, погружая их в вагоны, охранники неожиданно приказали всем раздеться донага, чтобы даже этим исключить всякую возможность побега, а взамен выдали по куску брезента, завернувшись в который можно было зарыться в сено и, даст бог, не околеть от осеннего холода. [11]
