Какое забавное название! И чем-то знакомое! Ба! Да это ведь тот самый трактир, где они с Ноде, прибыв в Париж в «день баррикад)», оставили купленных в Гавре лошадей. Еще тогда ему подумалось, что где-то он видел подобную вывеску. Подумал и забыл. А теперь…
Ну конечно! Бешеная скачка с Тристаном из Парижа на восток. Одинокий постоялый двор у дороги. Призывная надпись: «Остановись и угостись!» То и другое было так необходимо! Отдых — полузагнанным коням, угощенье — путникам!
Его поднесла им «фея постоялого двора» в ярком крестьянском платье с корсажем, с лицом мадонны и фигурой нимфы. Потом, ночью, она явилась просвечивающимся призраком, но не соблазнить, а спасти гостей от ворвавшихся в трактир гвардейцев кардинала. Прощальный, чуть затянувшийся поцелуй… и перемахнувшие через ограду свежие кони!..
А годы спустя почудившийся на баррикаде знакомый женский силуэт со знаменем в руке.
И вот теперь невдалеке от того места эта вывеска:
«НЕ ОТКАЖИСЬ ОТ УГОЩЕНИЯ».
Так могла придумать только женщина!
И когда Сирано вошел в трактир; чтобы спросить комнату остановившегося здесь метра Ферма, он даже не удивился, увидев за стойком по-прежнему прекрасную «фею постоялого двора». Не удивился, но встревожился…
— Ах, какая жалость! — всплеснула она руками, выслушав Сирано. — Метр Ферма только что вышел проводить своего почтенного гостя, аббата Гассенди.
— Ах вот как! — сокрушенно отозвался Сирано, почему-то краснея.
— Не откажитесь от угощения, почтенный господин! Я предложу вам кружку славного вина. Оно просветляет голову и освежает память. Ради этого, пожалуй, я и сама выпью с вами за столиком, если позволите.
— Ну конечно! — охотно согласился Сирано, оправдывая себя тем, что ему все равно предстояло дожидаться.
Прелестная хозяйка, приобретя ныне горделивую осанку и плавность движений, принесла кувшин вина, подсела к столику напротив Сирано и наполнила две. кружки, все время пристально вглядываясь в его лицо.
Извинившись, она на минуту исчезла, вернувшись с черной лентой в руках.
— Дозвольте мне приложить эту ленту к вашему высокому лбу, — вкрадчиво попросила она и, не дождавшись ответа, грациозным движением приставила ленту к его переносице чуть выше бровей. — Как я счастлива, дорогой мой господин! — воскликнула она, откидываясь назад и как бы любуясь гостем. — Наконец-то я вполне узнала вас! Святая дева, благодарю тебя! Если бы вы только знали, как я переживала тогда за вас. Я и мысли не допускала о вашей гибели. Все молилась, молилась! И вот дождалась-таки!
— Я, право, не знаю, сударыня, что вы имеете в виду… — пролепетал Сирано.
— Ба! — лихо подбоченилась хозяйка трактира. — Вы не знаете, что я имею в виду! Да хотя бы коней, которых я вам подменила, чтобы они унесли вас с приятелем подальше, от гвардейской погони!
— Я все помню, сударыня, — опустив глаза., произнес Сирано. — Не считайте меня неблагодарным, мне просто не хотелось быть узнанным.
— Но почему, почему? — обиженно прошептала хозяйка. — Разве я так уж состарилась?
— Вы прежняя мадонна для меня!
— Ах оставьте, — не без жеманства ответила привыкшая к ухаживаниям трактирщица. — Оказывается, он не изменился! Все такой же женский угодник! — И, снова понизив голос, спросила с заботой и укором: — Где вы были так долго?
— Очень далеко. За океаном, если не дальше. Но после возвращения я побывал в вашем заведении…
— Святая мадонна! Быть не может! Вы раните меня вот в эту грудь!
— Я не видел вас здесь, но мне показалось, что я видел кое-кого на баррикаде.
— Вот как? Вы тоже сражались вместе с народом?
— Я был среди парижан, оставив вместе с другом своих лошадей вашему хозяину.
— Он скончался, да примет господь его душу.
— Когда мы с другом забирали лошадей, вас тоже не было здесь.
— Ах, как рассказать вам, любезный гость мой! Он держал меня взаперти в чулане с самого «дня баррикад». Он хотел быть в стороне. Когда надо — с Фрондой, когда надо — с кардиналом. А я… я убегала через окошко в кладовке, чтобы петь с народом песни, верила, что народ скажет свое слово. Вы читали «Мазаринаду»?
— Не только читал.
— Как вас понять?
— Писал.
— Тсс! — испуганно приложила палец к губам трактирщица. — Я готова дать вам снова свежих коней.
— Милая мадонна! Мне ничего не грозит.
— Меня зовут Франсуаза.
— Прекрасное имя! Дочь Франции! Поверьте, великие ее художники станут изображать вас как символ родины, как образ свободы!
— Я знаю уже, вы можете увлечь любую бедную женщину своими словами.
— Но я хотел бы совершенно обратного!
— Неужели вы как все мужчины? Говорят одно, а добиваются совсем другого!
— Я постараюсь объяснить, даже показать. — И Сирано коснулся спускавшихся на плечи локонов.
Его беседа с Франсуазой прервалась возвращением Пьера Ферма.
Благодушный, начавший полнеть, он вошел, отдуваясь от быстрой ходьбы. Привычно проведя рукой по своим тоже спадавшим на плечи волосам и кивнув Франсуазе, он с улыбкой подошел к Сирано.
— Рад приветствовать вас, дорогой друг. Простите, что заставил вас ждать.
— А как я рад приветствовать вас, метр Ферма, своего поручителя в известном вам деле!
— Судя по тому, что я слышал в замке герцога д’Ашперона, вы оправдываете мои ожидания и, надеюсь, не сожалеете о принятых на себя обязательствах.
И опять Сирано густо покраснел.
— Я сожалею лишь о том, что не застал вашего гостя, которому хотел бы выразить свое почтение.
— Профессора Гассенди?
— Моего учителя, метр.
— Я передам ему ваши слова не позже, чем завтра, а сейчас предлагаю подняться ко мне. Вы не против, если госпожа Франсуаза принесет нам вина?
— С вашего позволения, метр, я откажусь. Госпожа Франсуаза уже угостила меня. А мне хочется сохранить для нашей беседы голову ясной.
С этими словами Сирано, покосившись на стойку, за которой стояла хозяйка, отвернулся от нее и, помимо уже снятой шляпы, снял с головы и парик, обнажив облысевший череп с лоснящейся кожей.
Пораженный Ферма поднял брови, но промолчал.
Сирано показалось, что кто-то вскрикнул у него за спиной, но он, поднимаясь вслед за Ферма по лестнице, не позволил себе обернуться, чтобы узнать, достиг ли он желаемого результата, сумел ли разочаровать в себе Франсуазу и самому уберечься от искушения. Встреча с Ферма казалась ему спасением.
В маленькой комнатушке, называемой здесь апартаментами для почетных гостей, с постелью под балдахином (гордостью перебравшегося в столицу трактирщика!) и даже с тазом и кувшином для умывания в углу, Пьер Ферма усадил гостя на табурет, сам устроившись на краю громоздкой кровати с резными голубками на спинке.
