— Дарамола тоже, наверное, уже где-нибудь празднует, — заметил Войтович.
— А ему все равно что праздновать. Убили премьера — праздник, не убили — тоже праздник. Не обольщайтесь!
Жак сидел за рулем в белой рубашке, благоухающий лосьоном, волосы его были зачесаны и блестели.
Во двор дома агентства Жак заезжать не стал.
Лишь только машина остановилась у ворот, на балкон вышла Вера.
— Приехали! — с облегчением сказала она. — Как вы там? — Голос ее был тревожен.
— Не говори ей про то, под Каруной… — шепнул Войтовичу Петр, помогая ему выгружать маленький походный холодильник.
Анджей понимающе кивнул.
Вера спустилась во двор, подошла к машине.
— Жак, давайте с нами обедать!
— Спасибо! Меня ждут…
Он повернул ключ зажигания и рванул с места.
— Звонил Глаголев, — сообщила Вера, когда все уселись обедать. — Просил тебя, Петр, заехать к нему, как только вы появитесь.
5
К Глаголеву он приехал через час, немного отдохнувший, посвежевший после хорошего душа и повеселевший после плотного обеда.
Дом у консула был неплохой, вокруг него — просторная лужайка с тремя-четырьмя масличными пальмами, густыми кустами, усыпанными крупными красными, белыми и желтыми цветами. На заброшенной клумбе буйно цвели канны. Они были тоже разных сортов — оранжевые, темно-красные, желтые…
Перед домом — железная мачта для флага. У подножия выложена звезда из кирпича. Когда-то звезда была клумбой, но потом клумбу забросили: на одном из островов Луиса достраивалось новое здание посольства, и все только и думали о переезде.
Когда Петр вошел в холл, Глаголев играл сам с собою в шахматы.
— А-а, вот где он, пропащий! — Консул встал и, раскинув руки, пошел навстречу, словно собираясь обнять дорогого гостя. — А я-то тут переволновался! Вечно, думаю, с Николаевым какие-нибудь истории! — Он крепко пожал руку Петра и повел гостя к дивану.
Петр уселся на диван, пружины жалобно застонали. Глаголев устроился в кресле.
— Ну, так как там? Восстание подавлено? — начал он первым.
— Где? — удивился Петр. — В Каруне?
— А разве нет?
— Когда мы уезжали, повстанцы контролировали город, — медленно начал Петр.
— Странно… Здешнее радио утверждает, что восстание по давлено, держится лишь Поречье.
— Если только это сделали эмиры. Объяви они джихад, тогда конечно… Их конница дойдет и до Луиса!
— А не далековато ли? Петр покачал головой.
— Вы что ж, думаете, эмиры простят убийство своего премьера? Никогда! — Он поймал себя на том, что говорит словами Войтовича.
— Конечно, не простят… И отомстят, еще как отомстят! Но не сразу, дайте им подготовиться.
Глаголев говорил с убеждением.
— А теперь расскажи мне, как вам удалось выбраться иь Каруны?
Петр вздохнул, вспомнив о «золотом льве». И начал свой рассказ со знакомства с майором Нначи на пустынном пляже Луиса. Консул не перебивал его. Лишь порою он вставлял в рассказ Петра реплики: с его комментариями картина событий как-то незаметно приобретала совершенно иной смысл, иной оттенок. Факты слагались в единую и стройную систему.
Когда Петр окончил свой рассказ, Глаголев медленно принялся расставлять фигуры на шахматной доске. Затем аккуратно положил на доске белого короля, а черного выдвинул на центр. Сделал ход черным конем…
— Майор Нначи известен в стране как исключительно честный человек, — задумчиво сказал он. — И было бы ошибкой считать, что нынешняя попытка переворота лишь борьба за власть между старыми, прожженными политиканами и поколением молодых офицеров. Нет, это не дворцовый переворот, организованный гвардией, каких немало знает история…
— Но тогда у повстанцев должна была бы быть какая-то социально-политическая программа! — возразил Петр. — Они должны были бы опереться на…
Глаголев удивленно посмотрел на него.
— Ты же историк. А что Ленин говорил о декабристах? Кто говорил, что страшно далеки были они от народа?
— Вы думаете, есть какая-то аналогия?
Глаголев сделал ход черным конем и снял белого офицера.
— Конечно, не совсем, но… Хотя армия здесь и демократична по своему социальному составу, ведь молодежь из зажиточных семей не шла даже в офицеры, кастовость ей все-таки англичане успели привить. И пока майор Нначи поймет, что переворот — это еще не революция, что не одно лишь количество броневиков решает успех восстания, прольется немало крови. Ты говорил с Нначи в Каруне? Рассказывал ли он тебе, чего хотят повстанцы?
Петр отрицательно покачал головой.
— И складывается у меня впечатление, — растягивая слова, продолжал Глаголев, — что главное для них было захватить власть. А все остальное, мол, придет потом само собою.
— Вы думаете, что они ничего не добьются? — тихо спросил Петр, вдруг поняв, что симпатизирует Нначи, Даджуме и даже тем, кто чуть было не расстрелял его в саванне под Каруной.
— По крайней мере, не на этот раз, — бесстрастно ответил консул, потом вдруг дружески обнял Петра. Заглянул ему в глаза и шутливо сказал: — Но,' ради бога, ты-то хоть в это дело не впутайся!
ГЛАВА V
1
— Ну, что новенького? — спросил Войтович, как только Петр вошел в холл. — Консул, наверное, заботится о твоей безопасности? Ведь это его прямая обязанность!
Поляк сидел у радиокомбайна. Приемник был настроен на волну «Голос Гвиании».
Радио передавало военные марши. Время от времени диктор призывал население к спокойствию и сообщал, что власть находится в руках генерала Дунгаса — старшего по званию в гвианийской армии.
— Черт побери! — ругался Войтович. — Что все-таки происходит? Что мне передать в редакцию?
— Позвони твоему другу Аджайи, — вдруг потребовал он. Но телефон министра не отвечал. Петр не знал, что на вилле Аджайи никто не брал трубку вот уже почти сутки. А ведь кто только не пытался звонить в эти дни министру информации! И друзья, и чиновники его министерства, и коллеги по партии.
Телефон молчал.
И лишь личный адвокат министра, глубоко преданный ему, знал, что министр покинул страну, покинул тайком, за ночь проехав на машине вместе с семьей до границы соседнего государства.
Джеймс Аджайи был единственным членом правительства, знавшим о заговоре с самого начала. Еще в Лондоне, студентом, он познакомился кое с кем из коллег полковника Роджерса, да и сам Роджерс умел быть благодарным, особенно за такие ценные услуги, которые время от времени мог оказывать Великобритании Джеймс Аджайи.
Но и на этот раз Джеймс, как всегда, решил подумать прежде всего о себе: их пути с Роджерсом неожиданно разошлись в самый последний, самый критический момент.
Если Роджерс хотел дать заговору созреть и в последнюю минуту его ликвидировать — эффектно, красиво, то у Аджайи был свой расчет. Пусть «Золотой лев» прыгнет на добычу и растерзает ее. Сам же Аджайи успеет вовремя унести ноги, на несколько месяцев скрыться, пересидеть, а потом… Потом он будет одним из тех немногих гвианийских политических деятелей, которым посчастливится остаться в живых и на свободе. В том, что предстоящий переворот избавит его от большинства коллег-соперников, министр информации не сомневался ни на минуту. Не сомневался он и в том, что после нескольких месяцев беспорядков все вернется в ту же колею, и тогда наступит его черед, о котором он мечтал еще студентом в Лондоне.
В то самое время, когда Петр безуспешно пытался дозвониться к Аджайи, сам министр сидел в номере отеля соседней республики Боганы и внимательно читал газету, сообщающую о перевороте в Гвиании и гибели видных политических деятелей этой страны.
Гораздо больше был информирован о происходящем сэр Хью.
Он провел всю ночь в главном штабе полиции вместе с генералом Дунгасом. Правда, полковник Роджерс и советник Прайс тоже явились сюда. Но это было только под утро, когда войска, верные генералу Дунгасу, уже контролировали положение по всей стране, за исключением Каруны.
