— На неделе. К соседям съезжу новый полигон посмотреть, и тронемся.
И исчез. Не появился ни через день, ни через два.
— К соседям? — недоуменно переспросил Данилыча Разруха. — Да у нас за сто километров ни одного якута не встретишь, а ты говоришь — старатели…
Тогда Данилыч и решил сам выбираться из тайги.
Вечером они с Разрухой выпили, и тощий жилистый бывший зэк жалостливо посмотрел на Данилыча:
— Не дойдешь, москвич. Тут местные и то блудят. Перевал, две реки, не считая речек. Медведи — сожрут тебя, и в какашках не найдут.
— Не могу больше! Сволочь. Я ему весь офис и фейс испоганю, — пьяно ругался Данилыч. — В Магадане у меня друзья.
— Магадан далеко, — вздыхал Разруха и брал в руки гитару.
— Разруха ты, разруха, чужая сторона…
— Не, давай другую, — просил его Данилыч, и они в два хриплых голоса запевали:
— …Чтоб заслонила дорожку, ту, что ведет под уклон…
И тогда, вспомнив Москву и своих, плакал Данилыч и принимал решение еще потерпеть.
Но Махальцов все не ехал и не ехал, и Данилыч понимал, что это совсем не случайность.
В первое же воскресенье августа он дождался, пока начнется пересмена, и с тощим рюкзаком вышел с базы.
Уже далеко от вагончиков его догнал Разруха.
— Ты что же это, не попрощавшись! На вот, хоть на память возьми, пригодится в дороге.
Он протянул ему финку в самодельных из лосиного рога выточенных ножнах. Данилыч знал, что ему стоило отдать эту вещь.
— Спасибо, Ра… Виталий, спасибо!
— Да ладно, — усмехнулся Виталий. — И вот еще — твоя доля.
Уже по весу Данилыч понял, что в холщовом мешочке.
— Это что, ворованное?
— Наше. Ребята не верят, что пред по-честному рассчитается, вот и придумали — страховой фонд. Заплатит — возвратим.
Насчет последнего сильно Данилыч засомневался.
— Сколько здесь?
— Грамм двести будет… как раз до Москвы доберешься.
— Нет, не обижайся, Виталий, я не возьму.
— Так он же тебя кинул, Данилыч. Не найдешь его в Магадане, крест на пузе.
— Там видно будет… друзья помогут.
Разруха потоптался.
— Ты это, первую речку, Большую Хечу, вброд перейдешь легко — там замета есть. А как к Малой подойдешь, лучше по берегу иди к верховью. И не заблудишься, и дорогу можешь сократить. Во всяком случае, как к истоку поднимешься, тебе до Стоковой всего верст десять останется. Хоть поселок и брошенный, но от него дорога идет столбовая — кто-нибудь да подхватит.
…Первые сутки Данилыч шел легко и к вечеру был уже у Большой Хечи. Река после последних дождей вздулась, но не настолько, чтобы паниковать. Переправа четко выделялась среди стремнины узкой полосой бурунов.
Перекрестившись, Данилыч шагнул в воду.
В одном месте, почти на самой середине, его едва не сбило с ног — с такой силой валил поток, но он чудом удержался и через несколько минут уже выжимал одежду на другом берегу.
На длинной песчаной отмели развел костер из сушняка, развесил одежду, разогрел себе на ужин банку тушенки.
На ночь подтащил к костру два больших лиственничных ствола, сложил их буквой «у», а сам лег между ними.
Ночь стояла ясная — к холоду, и звезды ярко мерцали, будто переговариваясь о чем-то своем.
Данилыч глядел на них и думал: как странно и прекрасно устроена жизнь. Даже страдания она может компенсировать такой остротой чувств, что самая малость разумного и доброго способна принести счастье. Его счастье, что он наконец вырвался от Махальцова, что вскоре он будет в Магадане, а потом и дома. Обнимет жену, соорудит большой праздничный стол, и все его близкие — жена, дети, внуки и друзья — будут весело, как когда-то на Колыме, отмечать его возвращение.
Возвращение блудного отца.
Утром он проснулся с первыми лучами. На костерке разогрел нехитрый завтрак, вскипятил себе чай и пошел по длинной песчаной косе. Скоро коса кончилась, еле обозначенная тропинка юркнула в заросли чозении и молодого березняка.
Шагалось легко, и погруженный в свои мысли Данилыч не заметил, как время подкатило к полудню.
Он огляделся вокруг и вдруг обнаружил, что давно уже идет по тайге, что под ногами не прибрежная галька, а мягкий седой ягель, и главное, нигде не видно и не слышно реки.
В панике он заторопился назад, застрял в густом непроходимом стланике и, отдышавшись, понял, что заблудился.
В такой ситуации все ведут себя по-разному.
Когда первый испуг прошел, Данилыч счел за лучшее не дергаться и дождаться ночи. Контуры далеких сопок были ему незнакомы, по деревьям определить, где север, а где юг, он не рискнул: одна лиственница стоит в затишке, вторая — на юру, по виду одной север там, где по коре другой — юг.
— Определюсь по звездам, — храбро решил путешественник.
Но первая ночь была как назло облачная, и ни одна звездочка не мерцнула Данилычу.
Сутки пропали вчистую. Кончился провиант. Осталось несколько сухарей и пачка чаю. Но, роясь в рюкзаке, Устиныч с замиранием сердца обнаружил и еще какой-то сверток.
— Хорошо бы сало, — загадал он.
Увы, это оказалось то самое золото… И когда Разруха успел его сунуть? Впрочем, карманник. Это его ремесло.
Со зла мешочек с металлом хотел Данилыч выбросить, да передумал.
Ладно. Разберемся.
Зато вторая ночь была как на заказ. Крупные августовские звезды сияли в небе. Знакомое созвездие, как гигантский космический корабль, выплыло из глубин Вселенной, и, ориентируясь по нему, Данилыч легко нашел Сириус. В это время он всегда показывал на восток.
В слабом звездном свете он попытался запомнить абрис сопки, на которую надо было держать путь. Ночью сопка была похожа на спину двугорбого верблюда.
Успокоенный, он крепко заснул, а утром с ужасом обнаружил, что в дневном свете все сопки похожи друг на друга.
И все-таки не мог не улыбнуться, вспомнив байку о Тихоне Браге, великом астрономе, вздумавшем по звездам диктовать дорогу кучеру, на что ему последний раздосадованно возразил:
— Вы, барин, может, в звездах и гений, а на земле — дурак!
Тогда Данилыч пошел наудачу.
Через два дня скитаний, потеряв все силы, голодный, в изодранной одежде, он наконец вышел на берег большой реки. И увидел, что течет она в другую сторону.
Это была не Ича.
Данилыч наволок сушняка, наломал сухих веточек, надергал мха. Спички тоже кончались.
— Разведу костер и никуда больше не тронусь, — отстраненно думал он. — У реки меня могут заметить… рыбаки, охотники. И дым видней.
К самому огню он натаскал лапнику, улегся на него, укрывшись курткой, и полудремал-полубодрствовал.
