…И снова Мокий Демьянович очутился на передовой. Где ползком, где пригнувшись, продвигался он мимо наших сторожевых постов, притаившихся секретов, хоронясь от случайной пули. И сам он, и провожавшие его капитан Маковенко и майор Богданов промокли до нитки.
Утро выдалось ненастное, хмурое.
— Пришли, — сказал Богданов. — Дальше пойдешь один. Ничейная земля.
— Посидим перед дорогой. А вернее, полежим, — предложил капитан Маковенко.
— Да, передохнуть не мешает, — согласился Мокий Демьянович.
Каращенко лежал рядом с Богдановым. Дыхание друга он чувствовал у самого уха, и на душе становилось спокойней, уверенней — рядом человек, с которым так много пройдено, прожито. Он не оставит в беде… Тишина. Ни шороха, ни выстрела. Непривычно звенело в ушах, в голову лезли всякие страхи.
Чекисты лежали на узкой полоске земли, разделяющей два мира, две непримиримо враждующие стороны, и думали об одном — о том, что встретится их товарищу, когда он шагнет в неизвестность. Никто ведь не знал и не мог предсказать, что будет в логове фашистов со смельчаком, который взялся перехитрить «всесильный абвер».
— Теперь пора, — вполголоса проговорил Маковенко.
Распрощавшись с друзьями, Каращенко вновь стал Никулиным, агентом абвера. Он стал пробираться к немецким окопам и вскоре исчез из виду. Лишь некоторое время был слышен шелест травы да легкое потрескивание валежника.
Ползком подобравшись к расщепленной снарядом сосне, Никулин стал на ноги, прижался к смолистому стволу и тихо окликнул:
— Камрад, камрад!
В немецких окопах никто не откликнулся. Никулин вышел из укрытия и поднял руки, показывая, что он без оружия. Тогда из–за бруствера высунулась одна голова, другая… Солдаты стали призывно махать руками, закричали:
— Ком хир! Ком хир!
Николай Константинович пошел вперед. Спрыгнув в окоп, потребовал:
— Проводите меня к офицеру.
Солдаты, не поняв его, что–то залопотали. Один из них ткнул в бок стволом автомата и показал на вход в бункер — туда, мол, иди. Сразу же появился и переводчик — щуплый солдатик из поляков.
— Цо тшеба, пан? — строго спросил он у Никулина.
Тот повторил:
— Мне надо к офицеру.
— Для чего?
— По делу службы.
Понимающе кивнув головой, поляк куда–то побежал по траншее. Через несколько минут в бупкер вошел сухой и длинный, надрывно кашляющий, видимо простуженный, капитан, командир роты.
— Вас волен зи? — отрывисто проговорил он и закашлялся.
— Я немецкий солдат. Меня нужно немедленно доставить в штаб дивизии, — как можно тверже и решительнее заявил Никулин.
Поляк услужливо перевел. Немецкий офицер с интересом посмотрел на Николая Константиновича и тоже спросил:
— Зачем?
— Служебное дело абвера, — снова ответил Никулин.
Немец опять закашлялся, поманил пальцем фельдфебеля и, что–то приказав, вышел из бункера. Вскоре Николая Константиновича повели в штаб дивизии. Конвоиры, обозленные тем, что в такую ненастную погоду им пришлось покинуть сухую землянку и тащиться по лужам в неведомую даль из–за какого–то русского, готовы были, живьем съесть Никулина. «Как бы не пристрелили», — беспокойно думал он, когда то один, то другой конвоир больно толкал его стволом автомата в спину, в бок, предлагая ускорить шаг или сменить направление.
— Хальт, русише швайн! — скомандовал наконец один из конвоиров, рыжебородый мордастый детина в растоптанных сапогах, и побежал куда–то под горку.
Николай Константинович принялся — в которой раз! — повторять в уме легенду, сочиненную чекистами в Ленинграде. Предстояло четко, без запинок и путаницы рассказать обо всем «увиденном» на советской стороне, перечислить номера воинских частей. Его, несомненно, постараются уличить во лжи. Немцы не дураки. У них, конечно, есть собранные по различным каналам сведения, по которым можно проверить правдивость доклада. Споткнешься — пощады не жди. Замучают, заподозрив, что ты подослан чекистами. Такие случаи бывали.
Прошло несколько минут тягостного ожидания, и рыжий конвоир показался на тропинке, махнул рукой:
— Ком!
Второй солдат немедленно ткнул Николая Константиновича стволом автомата в спину. Никулин пошел с горки, миновал заросший осинником овраг и, выйдя на опушку леса, увидел в излучине ручья небольшую деревушку.
Деревушка была совсем неприметная. Покосившиеся избы смотрели крохотными подслеповатыми окошками на мутный ручеек, вырвавшийся из лесной чащобы. Над соломенными крышами задирали к небу головы два колодезных журавля. Белела церквушка на косогоре, а подле нее на самой вершине бугра красовался добротный пятистенный дом под железной кровлей.
Дом этот еще до революции построил кабатчик Силантьев, известный на всю округу мироед и бабник. Он охотно давал односельчанам выпивку и деньги в долг, под проценты, скупал в городе по дешевке ворованные вещи и перепродавал мужикам. Так и составил капиталец.
После революции в силантьевском доме был сельсовет. А когда пришли немцы, выгнали всех жителей из деревни и расквартировали здесь штаб дивизии. В силантьевском доме, лучшем в деревне, поселился генерал. Никулин сразу определил это: к дому со всех сторон тянулись телефонные провода, у крыльца прохаживался часовой, под березами, которыми была обсажена усадьба, стояли легковые машины.
Командир дивизии пожелал лично расспросить перебежчика с советской стороны. Шагнув к нему, Николай Константинович тихо произнес полученный от Шиммеля пароль:
— Ораниенбаум.
Генерал сразу же отпустил конвоиров и вызвал адъютанта.
— Прикажите нагреть воды, приготовить завтрак, — сказал он и добавил, обращаясь к Никулину на ломаном русском языке: — Мы будем беседовать и затем банья унд фриштик, завтракать.
В течение получаса генерал расспрашивал Никулина о том, что тот видел за линией фронта. Потом благосклонно разрешил:
— Можете отдыхать.
— Господин генерал, прошу сообщить о моем прибытии капитану Фишу. Он мне приказал немедленно связаться с ним после перехода линии фронта.
— Хорошо. Я позвоню.
Когда Никулин вышел, генерал пригласил к себе начальника штаба. Вскоре в его кабинет вошел длинный и худой полковник. Почтительно вытянулся у порога, ожидая приказаний.
— Прошу подойти к карте, — предложил ему генерал. — Обратите внимание на этот участок. Что здесь происходило ночью? Как вели себя русские?
— Герр генерал, — доложил начальник штаба, — сегодня перед рассветом русские открыли интенсивный ружейно–пулеметный огонь в районе высоты Шварцкопф. Стреляли где–то в глубине своих боевых порядков, и это наших опасений не вызывало. Ночью на правом фланге дивизии слышался гул моторов.
