— Воображаю, — мечтал Меринос, — как вернусь в Нью-Йорк. Триумф на Бродвее!
— А я проведу свою черную армию мимо Сен-Дени!
— Патрон! — перебил Хорош-Гусь. — Надо пошевеливаться. Через час взойдет солнце, а мы должны все обделать до рассвета.
— Отлично! Вперед! — приказал Тотор.
— Вперед! Берите карабины, патроны, пожитки — и вперед!
— Где мое ружье? — встрепенулся Хорош-Гусь.
— Какое еще твое ружье?
— То, что мы забрали у арабов; только что держал его в руках.
— Жаль, нет времени научить этих болванов стрелять!
— О! Вот увидишь, что такое копья, дротики и луки в умелых руках!
Тем временем Аколи передавал своим людям команды.
Четыре сотни негров разделились на восемь отделений и ждали сигнала к выступлению.
— Браво! — вскричал Тотор.
Он встал во главе войска, по бокам расположились Меринос и Хорош-Гусь, позади — Аколи, безропотно согласившийся быть на вторых ролях.
Грянули барабаны, завизжали трубы.
— Замолчите! — взревел Тотор. — Эти идиоты думают, что при таком грохоте можно захватить противника врасплох?
Но Хорош-Гусь, новоиспеченный адъютант главнокомандующего, уже все устроил.
Коттоло в полной тишине покинули деревню и скрылись во тьме.
Пленные. — Ора-Ито. — Тотор-стратег. — Поспешишь — людей насмешишь. — Как тебе это нравится?
Лагерь арабов раскинулся на плато, окруженном со всех сторон густым лесом.
Командир и два его помощника устроились в палатках, а наемники-майенба — под открытым небом.
Часовых расставили скорее для перестраховки. Чего бояться в этой глуши? Ждать сюрпризов от туземцев не приходилось. Такого никогда не бывало.
Майенба закутались в бурнусы, положили рядом ружья и через мгновение все, как один, спали мертвым сном.
Невдалеке кандальными цепями позвякивали пленные. Их привязали друг к другу грубым канатом и разместили в тесном, наскоро огороженном загоне. Шею у многих сдавливали колодки — тяжелые, окованные железом деревянные кольца.
Обессилевшие от усталости и палящего зноя, отупевшие от побоев и жестокости конвоиров, бедняги повалились как попало и заснули прямо на голой земле.
Кожа под кандалами кровоточила, ныли незакрывшиеся раны, веревки впивались в тело, и каждое движение причиняло невыносимые страдания.
Однако, в отличие от европейцев, дикарям неведомы муки душевные. Положение облегчалось тем, что несчастные не осознавали всей глубины постигшего их несчастья, всей бездны унижения, воспринимая бремя испытаний как должное.
Женщины терпели лишения наравне с мужчинами. Поначалу они рыдали, кричали, но вскоре затихли, смирившись с неизбежным.
Куда их ведут? Что уготовила им судьба?
Они не знали этого, да и не стремились узнать, едва помня, что происходило вчера, и не задумываясь о том, что ожидает их завтра, а только молча страдали, содрогаясь от почти животного страха.
Быть может, только матери еще вспоминали об отнятых у них силой детях. Но потрясение было столь сильно, что и эти воспоминания скоро улетучились.
Женщины спали вповалку. Сон их походил на морок, на тяжелое забытье без сновидений.
Ночь укрыла все своим черным покрывалом, и из загона не слышалось больше ни крика, ни хрипа, ни вздоха.
Но вдруг среди груды тел кто-то едва заметно зашевелился, но так осторожно, так тихо, что даже охранники ничего не заметили. Один из пленных ценой невероятных усилий сумел высвободить руки и перекусил веревку, связывавшую его с другими.
Это был Ора-Ито.
Упрямец трудился двое суток, и никто ничего не заметил, включая и тех, кто был рядом с ним. Жажда мести удваивала силы.
Затерявшись в толпе, он старался не привлекать внимания охранников, которые к тому же в каждом негре видели лишь скотину. У него на глазах погиб отец Амаба, а потом и мать — какой-то араб со смехом отрубил ей голову. Ора-Ито хотел защитить ее, но был схвачен и связан. Больше от него не услышали ни единого слова. Он не хотел, чтобы арабы узнали, кто он такой. Все мысли, все надежды устремил он отныне в будущее. Сын вождя томба жаждал реванша.
За свою короткую жизнь Ора-Ито много путешествовал; он побывал во Французском Конго и дошел до Браззавиля, общался с иностранцами и понял, в чем и почему эти люди превосходят его соплеменников. На какое-то мгновение у юноши даже возникло неодолимое желание догнать чужаков, сравняться с ними. Но любовь к дикой и вольной жизни оказалась сильнее, и он вернулся домой, к знакомым с детства лесам и просторам, где только и чувствовал себя хозяином.
Но вот гнев Божий обрушился на Ора-Ито, его схватили и уводят в рабство! Одна мысль об этом бесила юношу. Как это так?! Он, Ора-Ито, человек мыслящий, будет принадлежать кому-то, подобно бессловесной скотине. От него потребуют беспрекословного послушания, ему станут приказывать, его будут бить!
Нет! Все покорно подчинились судьбе, но мятежный дух Ора-Ито не знал покоя. Он, один он не смирился, не склонил головы. Он пылал ненавистью, и это придавало сил в борьбе с лишениями и болью. Что ждет впереди? Что станется с ним? Над этим он не задумывался. Единственное, что он знал, что ощущал, что жгло душу, — это сознание того, что отныне он пленник и что главное — отомстить тем, кто погубил его родных.
Медленно и осторожно, боясь разбудить соседей, Ора-Ито выбрался из-под груды спящих. Припав к земле, извиваясь по-змеиному, негр дополз до ограды. Никто не пошевелился. Всех свалила усталость.
Он ощупывал камни, стараясь найти место, где их удастся раскачать. Все приходилось делать голыми руками, поскольку у него не было ни ножа, ни дротика — ничего. Все отняли охотники за людьми, ибо эти мерзавцы умеют принимать меры предосторожности.
Однако Ора-Ито не сдавался, он верил в свои силы и ловкость. Ведь и в плен он попал по чистой случайности.
Сын Амабы огляделся и заметил, что с другой стороны загона холм из человеческих тел выше. Негры спали так крепко, что даже не почувствовали, что кто-то наступает на них. Подобно духу-невидимке из негритянских сказок, Ора-Ито взобрался на самый верх и выглянул из-за ограды. Европеец ничего не рассмотрел бы в кромешной тьме экваториальной ночи, но взор дикаря остер. Вон там, внизу, расселся караульный, закутавшийся в бурнус. Юноша прислушался: человек спал. Ора-Ито одним прыжком перемахнул через изгородь и обрушился на часового. Он схватил негодяя за горло, зажал рот, приглушив крик, выхватил у того из-за пояса кинжал и всадил ему в спину по самую рукоятку.
