Сидевшая напротив будущая свекровь, желая оказать гостю честь, наполнила бокал и подала мне. Когда я протягивал руку, она заметила, что пальцы мои несколько согнуты, и осведомилась о причине этого.
— Не беспокойтесь, мадам, — отвечал я, — у меня небольшое растяжение, но оно скоро пройдет.
При этих словах Катинелла, громко рассмеявшись, заметила, что сие лишит общество удовольствия послушать мою игру на клавесине.
— Очень странно, милая кузина, почему вы смеётесь?
— Я вспомнила, как два года назад, когда мне не хотелось танцевать, я тоже сослалась на растяжение.
После кофе знавшая обычаи вежливого обращения свекровь сказала, что синьорина Катинелла, конечно, хочет побеседовать со мной о семейных делах, и всё общество удалилось.
Когда я остался наедине с сей авантюристкой в приготовленной мне комнате, она бросилась на канапе и предалась безудержному хохоту. Немного успокоившись, она сказала:
— Хотя вы знакомы мне только по имени, я не сомневалась в вас. Но все-таки завтра вам лучше уехать. Дело в том, что я сижу здесь совершенно без денег уже два месяца. Мне пришлось бы продать те несколько платьев, которые оказались со мной, если бы, к счастью, в меня не влюбился хозяйский сын. Я подала ему надежду стать моим мужем и получить в приданое на двадцать тысяч экю бриллиантов, которые будто бы должна привезти из Венеции моя матушка. Но она, конечно, ничего не знает про эту интригу и не сдвинется с места.
— Но какова же будет развязка сей комедии, моя красавица? Я предвижу трагический конец.
— Ты ошибаешься. Все окончится очень весело. Я ожидаю с минуты на минуту графа Гольштейна, брата майнцкого электора. Он писал ко мне из Франкфурта и теперь должен быть в Венеции. Граф приедет за мной и повезёт на ярмарку в Реджио. Когда мы будем уезжать, я шепну моему женишку, что скоро возвращусь, а этого ему вполне хватит для совершенного счастья.
— Всё прекрасно, но я хочу жениться на тебе ещё до возвращения — нашу свадьбу нельзя откладывать ни на минуту.
— Ты с ума сошёл! Дождёмся, по крайней мере, ночи.
— Ни в коем случае, мне и так кажется, что я уже слышу карету графа. А если он опоздает, мы воспользуемся и ночью.
Я до сих пор помню, сколь она была очаровательна. К вечеру у нас собралось всё общество, и уже начались приготовления к прогулке, как вдруг послышался шум и подъехала запряженная шестёркой карета. Катинелла выглянула в окно и велела всем уйти, так как за нею, она уверена, приехал сам герцог. Отослав всех, она втолкнула меня в соседнюю комнату и заперла на ключ. Карета и вправду остановилась возле гостиницы, и я увидел, как из неё вылез вельможа раза в четыре толще меня, поддерживаемый несколькими лакеями. Он поднялся наверх и вошёл к невесте. Для меня же оставалось единственное развлечение — слушать их разговоры и наблюдать через щель всё, что Катинелла пыталась сделать с этой грузной тушей. Под конец сие глупое времяпровождение надоело мне, ибо продолжалось оно пять часов подряд, употреблённых ими на ласки, собирание и укладывание её тряпок, а также на ужин, за которым они большими бокалами выпили изрядное число бутылок рейнского. В полночь граф Гольштейн уехал, похитив у хозяйского сына предмет его нежной страсти.
За всё это долгое время никто не подходил к моей комнате, да я и остерегался звать кого-нибудь, боясь, что немцу может не понравиться присутствие тайного свидетеля его тяжеловесных нежностей, кои не делали чести ни одному из действующих лиц и дали мне повод к размышлениям относительно ничтожества всего рода человеческого. После отъезда героини сей пьесы я заметил через свою щель покинутого влюблённого и попросил скорее выпустить меня, ибо изрядно проголодался. Принесли кушанья, и несчастный юноша составил мне компанию. Он рассказал, что синьорина улучила минуту и обещала ему возвратиться через шесть недель, а сама при этом плакала и нежно его поцеловала.
— И герцог заплатил за неё?
— Нет, но даже если бы он и захотел, мы всё равно не согласились бы. Ведь это было бы оскорблением для моей невесты, а вы даже не можете представить, сколь она чувствительна.
— А что говорит ваш батюшка про её отъезд?
— Он всегда думает плохое, поэтому и уверен, что она никогда не вернётся. И матушка склоняется скорее на его сторону, чем на мою. А как по-вашему, синьор маэстро?
— Если уж она сказала, значит, непременно вернётся.
— Вот и я говорю, а то зачем бы ей обещать?
Мой ужин состоял из оставшегося после графа, и я выпил бутылку лучшего рейнского, которую Катинелла припрятала, чтобы утешить своего жениха. Я уверил несчастного, что сделаю всё возможное, дабы убедить кузину поскорее вернуться. Моё желание заплатить было решительно отвергнуто. Я сел в почтовую карету и приехал в Болонью на четверть часа позже Катинеллы. Остановился я в той же гостинице, что и она, и нашёл случай передать ей мою беседу с её воздыхателем. В Реджио я был первым, но поговорить нам так и не удалось, поскольку она ни на минуту не оставляла своего могущественного и слабосильного любовника.
К концу ярмарки, за время которой со мной не произошло ничего примечательного, я уехал из Реджио вместе с моим другом Балетти, и мы направились в Турин, где мне давно хотелось побывать, так как, проезжая через него в первый раз с Генриеттой, я останавливался там лишь для перемены лошадей.
В Турине я нашёл одинаково прекрасными город, двор, театр и женщин, начиная с самой герцогини Савойской. Правда, когда мне рассказали о прекрасном состоянии тамошней полиции, я сразу вспомнил множество нищих на улицах и невольно рассмеялся. Однако же полиция составляла главное занятие короля, который, если верить истории, был очень умным человеком.
Мне никогда в жизни не приходилось ещё видеть царствующую особу, и по какой-то непонятной причине у меня возникла мысль, что лицо монарха должно отличаться красотой или величием. Однако, увидев сего сардинского короля — некрасивого, горбатого и угрюмого, с низменными манерами вплоть до самой мелочи, — я убедился, что можно быть королем и не обладая качествами совершенного человека.
Балетти торопился в Париж, где мадам дофина уже приближалась к сроку своей беременности, и по этому случаю в честь будущего герцога Бургундского там готовились великолепные празднества. Мой друг без труда уговорил меня сократить пребывание в Турине, и через пять дней мы были уже в Лионе, где я задержался на неделю.
Из Лиона мы отправились дилижансом, и всё путешествие до Парижа заняло также пять дней.
В дилижансе ехало восемь пассажиров, и всем нам было очень неудобно сидеть, поскольку сей экипаж представлял собой большое сооружение в форме овала, совершенно лишённое углов, что имело смысл разве только для принудительного установления равенства. Я же нашёл подобное устройство более чем скверным, но, будучи иностранцем, сохранял молчание. Да и как итальянец может не восхищаться всем французским, тем более в самой Франции? Движение сей овальной колесницы оказывало на меня такое же действие, что и качка корабля в бурном море. Правда, подвеска у дилижанса была превосходная, однако тряска причинила бы мне куда меньше неприятностей.
