Слова застряли у нее в горле. Она издала какой-то хриплый, сдавленный звук. И зубы ее застучали просто оглушительно.
Я хотел было крепко встряхнуть девушку, но побоялся до нее дотронуться. Мы стояли. Ничего не происходило. Мы стояли. И проку от меня было как от пятого колеса в телеге.
Потом она повернулась и бросилась прочь. Я слышал ее удаляющиеся по коридору шаги. Потом хлопнула дверь.
Я пошел к канцелярии. Она рыдала за дверью. Я стоял и слушал ее рыдания.
И ничего не мог поделать. И вряд ли кто-нибудь мог что-нибудь здесь поделать.
Я вернулся к застекленной двери, стукнул и просунул в нее голову. Миссис Мердок сидела в той же позе, в какой я ее оставил.
– Кто нагнал страху на девочку? – спросил я.
– Убирайтесь из моего дома, – процедила она, не разжимая толстых губ.
Я не пошевелился. Тогда она хрипло расхохоталась:
– Вы считаете себя умным человеком, мистер Марлоу?
– Я не задавался этим вопросом.
– Ну а если зададитесь?
– За ваш счет.
Она пожала мощными плечами:
– Возможно, и так.
– Вы ничего не добились, – сказал я. – Я все-таки должен буду все рассказать в полиции.
– Я ничего не добилась, но и ни за что не заплатила. А монета возвращена. Будем считать, это мне стоило тех денег, которые я отдала вам, – это меня устраивает. Теперь уходите. Вы мне надоели. До предела.
Я закрыл дверь и пошел обратно. За дверью канцелярии никто не рыдал. Было очень тихо. Я прошел мимо.
Я вышел из дома, остановился у двери и послушал, как солнечные лучи сжигают траву. Поодаль заработал мотор, и из-за угла показался серый «Меркурий». За рулем сидел мистер Лесли Мердок. Увидев меня, он остановился, вышел из машины и торопливо подошел ко мне. Он был премило одет – во все новенькое: габардиновые штаны кремового цвета, черно-белые ботинки с блестящими белыми носками, спортивную куртку в очень мелкую черную и белую клеточку, кремовую рубашку без галстука; из кармана рубашки торчал черно-белый носовой платок. На носу у мистера Мердока были зеленые солнцезащитные очки.
Он остановился рядом и сказал как-то тихо и застенчиво:
– Вы, наверное, думаете, что я страшный подлец.
– Из-за вашей истории с дублоном?
– Да.
– Эта история нисколько не повлияла на мое суждение о вас.
– Значит…
– Что вы хотите услышать от меня?
Он заискивающе пожал плечами. Его дурацкие рыжие усики просто сияли на солнце.
– Наверное, мне просто нравится всем нравиться.
– Виноват, мистер Мердок. Мне очень нравится ваша преданность жене. Вы это хотели услышать?
– О, вы полагаете, я лгал? Вы думаете, я рассказывал все это только для того, чтобы защитить ее?
– Я нахожу это возможным.
– Понимаю, – он вставил сигарету в длинный черный мундштук, который извлек из-за щегольского платка. – Значит… я могу понимать это как то, что я вам совсем не нравлюсь. – За зелеными стеклами очков было заметно смутное движение его зрачков – словно движение рыб в глубине пруда.
– Глупый разговор, – сказал я. – И чертовски бесполезный. Для нас обоих.
Он поднес спичку к сигарете и затянулся.
– Я понимаю, – сказал он. – Извините, я был настолько невежлив, что начал его.
Он повернулся на пятках и направился к машине. Я стоял неподвижно и наблюдал, как он отъезжает. Потом я пошел вдоль стены и на прощание потрепал по голове маленького нарисованного негритенка.
– Сынок, – сказал я ему, – ты единственный в этом доме, кто еще не спятил.
Следователь лейтенант Джесси Бриз высоко поднял руки, потянулся, зевнул и сказал:
– Ну что, припоздал на пару часиков, а?
– Да, – ответил я. – Но я просил передать вам, что задержусь. Мне нужно было сходить к зубному врачу.
– Садись.
Его заваленный хламом стол стоял в углу наискосок. Слева от Бриза находилось высокое окно без занавесок, а справа – пришпиленный к стене большой календарь. Дни, канувшие в небытие, были старательно зачеркнуты мягким черным карандашом, очевидно для того, чтобы Бриз, взглянув на календарь, всегда мог точно знать, какое сегодня число.
Спрэнглер сидел в стороне за столом значительно меньших размеров и значительно более аккуратном. На столе лежал зеленый регистрационный журнал, ониксовая подставка для ручек, настольный календарь и морская раковина, полная спичек, пепла и окурков. Спрэнглер швырял стальные перышки в прислоненное к противоположной стене войлочное сиденье от стула, беря их по одному из пригоршни, – настоящий мексиканский метатель ножей у мишени. Перышки втыкаться не хотели.
В комнате стоял какой-то нежилой, не то что бы затхлый, не то что бы свежий, но какой-то не человеческий запах – как правило, свойственный подобным помещениям. Дайте полицейскому управлению совершенно новое здание – и через три месяца оно насквозь будет пропитано этим запахом. В этом есть что-то символическое.
Один нью-йоркский репортер написал однажды, что, проезжая за зеленые огни полицейского участка, словно выезжаешь из этого мира в другой, находящийся по ту сторону закона.
Я сел. Бриз достал из кармана сигарету в целлофановой обертке и начал исполнять заведенный ритуал – жест за жестом, неизменно и педантично. Наконец он затянулся, помахал спичкой, аккуратно положил ее в черную пепельницу и сказал:
– Эй, Спрэнглер!
Спрэнглер повернул голову к Бризу, и Бриз повернул голову к Спрэнглеру. Они ухмыльнулись друг другу. Бриз указал на меня сигарой:
– Смотри, как он потеет.
Спрэнглер должен был развернуться всем телом в мою сторону, чтобы увидеть, как я потею. Если, конечно, я потел. Не могу сказать.
– Вы, ребята, остроумны, как пара стоптанных сандалий. Как это у вас, черт возьми, получается? – восхитился я.
– Кончай острить, – сказал Бриз. – Что, хлопотное было утречко?
– Точно.
Он все еще ухмылялся. И Спрэнглер все еще ухмылялся. И что бы там Бриз ни катал языком во рту – он явно не торопился это глотать.
Наконец он откашлялся, придал веснушчатому лицу серьезное выражение, чуть отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на меня в упор, но все-таки видеть боковым зрением, и сказал отсутствующим голосом:
– Хенч признался.
Спрэнглер резко развернулся, чтобы увидеть мою реакцию. Он подался вперед, чуть не упав со стула, и губы его приоткрылись в почти что неприличной экстатической улыбочке.
– Чем это вы на него воздействовали? – поинтересовался я. – Киркомотыгой?
Оба молчали, пожирая меня глазами.
– Этот итальяшка, – произнес, наконец, Бриз.
– Этот – что?
– Ты рад, парень?
– Вы собираетесь рассказать мне, в чем дело? Или собираетесь сидеть тут – жирные и самодовольные – и наблюдать за тем, как я радуюсь?
– Нам нравится наблюдать, как кто-то радуется, – сказал Бриз. – Нам не часто представляется такая возможность.
Я сунул сигарету в зубы и пожевал ее.
– Мы на него воздействовали итальяшкой, – сказал Бриз. – Итальяшкой по имени Палермо.
– О. Знаете что?
– Что? – спросил Бриз.
– Я только что понял, в чем особенность диалогов с полицейскими.
– В чем?
– В их репликах каждое последующее слово является кульминационным.
– Так ты хочешь знать? – спокойно поинтересовался Бриз. – Или все-таки хочешь немного поострить?
– Я хочу знать.
– Значит, дело было так. Хенч был пьян. И не просто пьян, а до самой ручки. Он пил уже несколько недель и почти перестал есть и спать. Только одно спиртное. И дошел до той точки, когда уже не пьянел после очередного приема, а как будто даже трезвел. И виски было для него последней реальностью в этом мире. Когда парень допивается до такого состояния, и вдруг у него отнимают виски, не предлагая взамен ничего похожего, он может окончательно спятить.
Я ничего не сказал. На юном лице Спрэнглера блуждала все та же неприличная улыбочка. Бриз постучал пальцем по сигаре – пепел с нее упал, он сунул сигару в зубы и продолжил:
– Так вот, у Хенча был заскок. Но мы не хотим, чтобы это обстоятельство фигурировало в деле. Наш подследственный не должен иметь никаких приводов к психиатру.
– Мне показалось, вы были уверены в его невиновности.
Бриз неопределенно кивнул:
– Это было вчера. Или я просто пошутил. В любом случае, ночью Хенч – бац! – и спятил. Так что его отволокли в тюремный госпиталь и накачали наркотиками. Тюремный врач. Но это между нами. В протоколе никаких наркотиков. Уловил мысль?
– Все слишком ясно.
– Да.
Мой тон как будто показался ему подозрительным, но он был слишком поглощен предметом, чтобы отвлекаться на мелочи.
– Так вот, сегодня утром он был в прекрасном состоянии. Действие наркотиков еще не прекратилось; парень бледен, но вполне миролюбив. Мы пошли посмотреть на него. «Как дела, парень? Какие-нибудь пожелания? Вплоть до любой мелочи. Будем рады услужить. Как с тобой здесь обращаются?» Ну, ты знаешь эти прихваты.
– Конечно, – сказал я. – Я знаю эти прихваты.
