Первое, что я подумал, вернее, ощутил, и что пронзило мне сердце горечью поражения, а душу обдало морозом почище любого шторма, было чувство вины за то, что мы опоздали. За свою жизнь я видел много мертвецов и то, как выглядят мертвые люди, и вот теперь передо мною лежали трупы. Глядя на эти безжизненные тела, бесформенной кучей громоздящиеся на грудах одеял, пледов, покрывал и мехов, я не поставил бы и цента на то, что сумею отыскать здесь хоть одно ещё бьющееся сердце. Расположенные тесным полукругом в дальнем от входа углу, они выглядели невозмутимо спокойными и неподвижными, словно став. частью этого царства вечного холода. И ни звука вокруг, только шипение лампы на потолке да металлическая трескотня льдинок, бьющих в покрытую слоем льда восточную стену дома. Мы посадили Забринского у стены.
Ролингс сбросил со спины свой багаж, вытащил печку и, сняв варежки, принялся доставать брикеты горючего. Хансен поплотнее притворил дверь, оттянул лямки своего рюкзака и устало уронил на пол запас консервированной пищи.
Не знаю, почему, но рев шторма снаружи и шипение лампы внутри только усиливали ощущение безмолвия, и грохот упавших банок заставил нас вздрогнуть. Он заставил вздрогнуть и одного из мертвецов. Человек, лежащий ближе других ко мне у левой стены, неожиданно пошевелился, потом перевернулся на другой бок и сел, обратив к нам изможденное, обмороженное, в пятнах ожогов лицо с неровными клочьями длинной темной щетины. Недоверчиво уставившись мутными, покрасневшими глазами, он долго, не мигая, рассматривал нас, потом, с непонятной мне гордостью отказавшись принять протянутую руку, с трудом, покачиваясь и явно страдая от боли, поднялся на ноги. Его запекшиеся, растрескавшиеся губы изогнулись в подобие улыбки.
– Чертовски долго вы сюда добирались. – Этот хриплый, слабый голос явно принадлежал настоящему лондонцу. – Меня зовут Киннерд, я радист.
– Хотите виски? – спросил я.
Он снова улыбнулся, попытался облизать покрытые коркой губы и кивнул.
Добрый глоток спиртного исчез у него в глотке, как тот парень в бочке, что пытался одолеть Ниагарский водопад: вот только что был – и уже пропал навсегда. Он перегнулся пополам, надрываясь от кашля, из глаз у него хлынули слезы, но когда он снова выпрямился, то буквально ожил: затуманенный взгляд просветлел, а на бледных, впалых щеках проступил чуть заметный румянец.
– Если вы всегда здороваетесь таким образом, дружище, – заметил он, то недостатка в приятелях у вас никогда не будет… – Он снова пригнулся и потряс за плечо лежащего на полу соседа. – Джолли, старина, подымайтесь, покажите свои хорошие манеры. У нас тут гости.
Старину Джолли пришлось как следует потрясти, пока он проснулся, но потом он мигом пришел в себя и резво вскочил на ноги. Это был круглолицый увалень с голубыми фарфоровыми глазами, который, несмотря на такую же, как у Киннерда, щетину, вовсе не казался изможденным, хотя веки у него покраснели, а на носу и губах виднелись следы обморожения. Глаза у него расширились от изумления и тут же засветились радостью. Старина Джолли, как я вскоре понял, умел быстро приспосабливаться к любым обстоятельствам.
– Значит, гости? – В его густом голосе явственно звучал сильный ирландский акцент. – Что ж, чертовски рады вас видеть. Салютуй, Джефф.
– Мы не представились, – сказал я. – Я доктор Карпентер, а это…
– Вот как, старина? Очередное собрание членов Королевского медицинского общества будем считать открытым? – прервал меня Джолли. Как я убедился позднее, это свое «старина» он употреблял чуть ли не в каждой фразе, что странным образом гармонировало с его ирландским произношением.
– Вы – доктор Джолли?
– Совершенно верно. Штатный медицинский офицер, старина.
– Понятно. Это лейтенант Хансен с американской подводной лодки «Дельфин»…
– С подводной лодки? – Джолли и Киннерд переглянулись, потом снова уставились на нас. – Это верно, старина? Вы сказали – с подводной лодки? – Потом я вам все объясню… Это торпедист Ролингс, радист Забринский.
– Я взглянул на лежащих людей, кое–кто при звуке голосов заворочался и даже привстал на локтях. – Как дела у них?
– Двое или трое очень сильно обгорели, – ответил Джолли. – Двое или трое сильно обморозились и истощены, страдают от холода и недоедания. Но все что им нужно – это тепло и хорошее питание, тогда, как цветы после майского ливня, они за несколько дней придут в норму. Я собрал их вот так, в кучу, чтобы было теплей.
Я посчитал лежащих. Вместе с Джолли и Киннердом их оказалось двенадцать человек. Я спросил:
– А где остальные?
– Остальные? – в глазах у Киннерда мелькнуло недоумение, потом лицо его помрачнело. Он ткнул большим пальцем через плечо. – В соседнем доме, дружище.
– Почему?
– Почему? – тыльной стороной ладони он протер свои красные глаза. Потому что нам неохота было спать в обнимку с мертвецами, вот почему.
– Потому что вам неохота было… – Я умолк и снова взглянул на лежащих на полу людей. Семеро уже проснулись, из них трое приподнялись на локтях, все, правда, в разной степени, были возбуждены и ошарашены, лица оставшихся троих, которые продолжали спать или находились без сознания, были прикрыты одеялом. Я медленно проговорил: – Всего вас здесь было девятнадцать…
– Верно, девятнадцать, – невозмутимо отозвался Киннерд. – Остальные… Ну, им не повезло…
Я ничего не сказал. Внимательно вгляделся в лица проснувшихся, надеясь приметить среди них то, которое было мне так знакомо, и утешая себя тем, что, возможно, из–за обморожения, ожогов или истощения не сумею отыскать его сразу. Я глядел во все глаза, но уже отдавал себе отчет: никого из этих людей мне раньше видеть не приходилось.
Я нагнулся над одним из спящих и поднял прикрывающее лицо одеяло.
Снова незнакомец. Я опустил одеяло. Джолли удивленно спросил:
– Что случилось? Чего вы хотите?
Я не ответил. Осторожно пробравшись среди лежащих, которые все ещё тупо следили за мной, поднял одеяло с лица второго из спящих. И снова опустил одеяло, чувствуя, как сохнет во рту и свинцовой тяжестью наливается сердце.
Я подошел к третьему спящему и в нерешительности остановился над ним, зная, что надо доводить дело до конца, и страшась того, что сейчас обнаружу. Потом резко нагнулся и поднял одеяло. Передо мной лежал человек, чье лицо почти полностью закрывала повязка. Человек со сломанным носом и густой светлой бородой. Человек, которого я никогда в своей жизни не видел. Я осторожно прикрыл ему лицо одеялом и выпрямился.
Ролингс тем временем уже успел раскочегарить печку.
