О содержании трюмов и о грузах на палубе, тщательно укрытых брезентом, он говорит только ей, Эрминии, и не знает, кому она передает все эти сведения.
– Пусть меня Иисус с пресвятой матерью лишат благословения, если я расскажу ему, кто вы и откуда.
– Ну, а если, не дай бог, его схватят черные рубашки?
– Лучше бы этого не случилось, – глубоко вздохнула она. – Характер у моего жениха, скажу откровенно, мягче, чем каррарский мрамор. В крайнем случае пострадаю сама. А у меня характера хватит на обоих…
В порту по-прежнему деловая сутолока и толчея. А Этьен смотрел на ближний причал, на товарную станцию, на другие пристани.
«В сущности говоря, здесь проходит сейчас линия фронта, хотя не слыхать ни перестрелки, ни канонады. Сижу на самом что ни на есть переднем крае. А лавка Эрминии – не что иное, как хорошо замаскированный наблюдательный пункт», – подумал Этьен и тут же снова углубился в записки летчика-испытателя, которые не выпускал из рук.
Он так увлекся книгой, что потерял точное представление о времени. Но нельзя сидеть здесь весь день с книгой в руках и с кульком винограда, не привлекая к себе ничьего внимания! Он слишком хорошо одет для того, чтобы так долго торчать без дела возле причалов.
С набережной пора ретироваться, он уже поймал на себе несколько излишне любопытных взглядов. Этьен отдал кулек с виноградом маленьким голодранцам, которые бегали взапуски между платанами, и зашагал прочь.
Этьен решил поискать приют в дешевом отеле. Может, там нет слежки. Он предусмотрительно нанял таксомотор; не потому, что отели далеко от порта – они совсем рядом, – а для того, чтобы в случае надобности сразу уехать.
Он изрядно поколесил по городу, прежде чем остановился у плохонького отеля «Аурелио». Портье встретил его с приторной любезностью, как это и полагается портье пустующей гостиницы, заинтересованной в хорошем постояльце.
Но смотрел портье на Этьена не только предупредительно-вежливо, но откровенно изучающим взглядом. Такое выражение лица бывает, когда с трудом узнают старого знакомого.
Этьен догадался – сличает его внешность с уже виденной фотографией или перебирает в памяти загодя сообщенные ему приметы.
– Синьор хочет принять ванну? Приготовят быстро. Ванна рядом с вашим номером, в коридоре.
– Разве я так грязен, что мне нужно срочно выкупаться?
Портье смутился и тут же пригласил пообедать в ресторанчике при отеле. Но время-то еще не обеденное.
«Старается задержать меня в гостинице».
– А телефоны в номерах есть? – спросил Этьен, уверенный, что в захудалом «Аурелио» телефонов нету.
– Только здесь, внизу…
Этьен сокрушенно развел руками:
– Вынужден отказаться от ваших услуг. Мне нужно звонить ночью в несколько городов…
Он вышел из «Аурелио» и сел в таксомотор, который его поджидал.
Портье выбежал следом, и Этьен увидел в зеркальце – тот стоит на тротуаре, всматривается в номер автомобиля и шевелит губами, отпечатывая на них цифры.
Этьен отпустил автомобиль на другом конце города и просидел часа полтора в пустынном сквере все с той же книжкой в руках, прежде чем решился пойти назад, в сторону порта.
Траттории напоминали о себе дразнящими аппетитными, сытными запахами. В обеденный час запахи еды всегда сопровождают прохожих в южном городе. Этьен отказался от несвоевременного обеда, которым его пытался накормить портье в «Аурелио», но теперь изрядно проголодался.
Он прошагал по знакомой галерее и снова увидел старичков букинистов. Они сидели у своего лотка с книгами и аппетитно обедали: спагетти, сыр, лук финоккио, бутылочка кьянти. Чувствовалось, живут старички душа в душу – в каждом жесте сквозила взаимная предупредительность. Или старички показались Этьену симпатичными потому, что снабдили его такой желанной книгой?
В скромной портовой траттории обедали докеры, матросы, лодочники, носильщики, крановщики, ломовые извозчики, припортовый люд, сновавший в поисках работы.
Он уселся в дальнем углу у окна и поглядывал на улицу.
Прошла мимо компания грузчиков, видимо, они тоже спешили в тратторию. Все одеты в робы из мешковины, но не одежда делала их похожими друг на друга – было что-то неуловимо схожее в их походке. Они шли сутулясь и в то же время наклонившись вперед, как бы противостоя невидимой тяжести, оттягивающей назад их могучие плечи и жилистые шеи. Походка людей, чьи спины так часто сгибаются под тяжелой кладью. По-русски – грузчик, по-грузински – муша, по-итальянски – факкино, по-тюркски – амбал, по-немецки – аусладер, по-китайски – кули. И в каком бы порту они ни трудились – пусть одни из них едят на обед спагетти, другие – луковый суп, третьи – щи да кашу, четвертые – харчо, пятые – рис, – их прежде всего роднит специфическая походка. Кто подсчитает, сколько ящиков, мешков, тюков, кулей, бочек, корзин перетаскал каждый из шагающих мимо портовых грузчиков за жизнь на своем горбу? Ни один океанский пароход не увезет такой груз.
Этьен помнит портовых грузчиков с юных лет, в самые первые дни Советской власти в Баку. Девятнадцатилетний Маневич стал тогда бойцом Первого интернационального полка и воевал в отряде Мешади Азизбекова. К ним в отряд пришел молодой амбал в рубище. Он работал на нефтяной пристани, и отрепья его были насквозь пропитаны керосином, мазутом и маслом. А его рубаха из мешковины, грязная до потери естественного цвета, была настолько пропитана потом, что на спине мельчайшими крупинками выступала соль. Когда молодому амбалу выдали красноармейское обмундирование, его отрепья торжественно сожгли, и они горели, как факел…
Не потому ли Этьен вспомнил того молодого амбала, что увидел крупинки соли на рубахах грузчиков, сидевших за соседним столиком?
Этьен заказал себе рыбный суп. Он прилежно вылавливал ложкой всякую морскую мелюзгу, начиная с креветок, мидий и кончая кальмаром, нарезанным кружочками.
Трехчасовой дневной перерыв в магазинах подошел к концу, когда Этьен вновь добрался до той улицы, где держала лавку Эрминия. Огляделся, перешел на теневую сторону. Дверь распахнута настежь.
– Ну, как поживаете, Эрминия?
– Как горох при дороге.
Она ничем не выдала своего удивления и вела себя так, словно они условились с синьором Кертнером о свидании, словно они расстались вчера, хотя на самом деле виделись в последний раз месяца полтора назад, перед тем как синьор отправился в Испанию.
Эрминия сделала Кертнеру комплимент – синьор прекрасно выглядит, исчезли все его морщины и седины. В самом деле, плаванье на «Патрии» и жизнь под испанским небом пошли на пользу; он прокоптился не по сезону до черноты, волосы же слегка порыжели, густые брови и вовсе выцвели, а глаза, казалось, поголубели.
