3
Город не торопились украшать к празднику. Звучала предпраздничная музыка, подготовительная, тихая. Ночь не сделала город темным. Он оставался светлым от снега и света не гаснущих окон, витрин, фонарей, самих жителей забавно переносящих на плечах и головных уборах маленькие сугробы и почему-то не сбивавших снег, словно играли в «у кого выше и донесет ли до дома». Фигуры казались высокими в этих своеобразных маскарадных костюмах. Свет из витрин и окон без ставней подсвечивал их золотом и серебром; белые карнавальные бюсты одетые на плечи.
Любке спускался улицей Кейха вдоль подпорных стен. Снег и отблески света скрывали темноту подворотен и проулков. «Эта снежная кисея скрывает особый Каэнглум. Смотри, арки в подпорных стенах, это начала подземных ходов. Темные проулки и подворотни ведут на узкие переулки-лестницы. Осторожней! Они могут закончиться колодцем или переходом под рекой».
Потом пересек шумную Паксарг… За витринами золотое, сквозь серебряный снег одежда к празднику и подарки. Маркизы, навесы разноцветные полосатые, с надписями: «Lilled, vanikud ja lillekimpude», «Велетский квас», «Küsten dunkles bier», «Gadrau records-garolau newydd»… Плакаты театральные, цирковые и киноафишы… Любке остановился у яркого плаката «Mott and Picts Black Honey. It’s not as obvious as it seems» – и увидел на нем знакомые лица. Двух девушек он узнал, это были те самые, которые забавлялись открыванием старинных дверей, третья красноволосая, была не знакома…
Сквозь Лазаретную башню, по переулку с тем же названием, прошел к собору Оливе, который был настолько велик, что увидеть его весь, можно было только издалека. Вокруг собора кольцо скверов – завершения улиц. Уютный бульвар. Фонтан и два памятника. И здесь прохаживались редкие жители, усыпанные снегом. Ветви не частых в центре деревьев под снегом не различались. Деревья в белом. «Словно под простынями, – мелькнуло у меня в голове и я огорчился». Огорчало Любке и то, что некоторые люди, как ни странно, оглядываются на него с настороженным недоумением. «Это наверно новоприезжие. И ещё тревожило: паром и зев откинутой аппарели. Я не понимал. Сгусток тумана скатился на пирс, белое в белом. Мысли не пришли в порядок. Почему простыни? Почему чудится, что снежными простынями накрыты кустарники спиреи будто музейные экспонаты или те, которые лежат на металлических столах? Вот за кустами прокатилось белое, мелькнуло и пропало. Это катают снежные шары? Дети катают снежные шары? За бульваром Старый лицей, тогда ещё девичий, там родилась моя печаль. …Хожу и говорю с ней». Любке обошел собор. «Деревянная раскрашенная, обычная для города, статуя Олафа в угловой нише. Его фонтан. Почему его? Не знаю. Необычный. В воду подливают разноцветные сиропы. Струи в мороз замерзают и можно сламывать вкусные леденцы». Постоял у старых надгробных крестов. Спустился под землю у Грифоньего моста. Любке удивляло, иногда возмущало, что подземный город так же ухожен и освещен, как и верхний. «Я долго искал „настоящие“ подземелья и конечно же доискался… Попал на выводок головастиков ледяного дракона ляги. Ты испугалась? Да, это очень опасные звери. И неприятные на вид. Тогда меня спас один из ларв башни Ветус Туррис7. Каэнглум ограничивает любопытство. Если упорно искать границу Каэнглум, можно действительно ее найти и перейти, но трудно вернуться назад».
Любке проходил под арками подземных мостов Фисетто. Николя создал их для… воды. Канал протекал по прозрачному ложу изготовленному капштадскими стеклодувами. Замковые камни – хрусталь. Там, где канал был вплотную обстроен, где балконы зданий смыкались над каналом, вода текла по витражу с изображениями перспективы домов стоящих наверху. На солнце и при луне было очень красиво. Любке сел в кафе под мостом, попросил чаю в прозрачном стакане. Ел булочку, макал леденец в чай, смотрел вверх. При свете фонарей цветные картины переливались, играли красками, вода была прозрачна; здесь течение было быстрое. Вот один балкон чуть касается другого, а вот они «срослись». По преданиям это означало, что соседи юноша и девушка, наконец-то поженились. «Когда создавали витражные картины, балконы вот этих домов не соединялись. В витраже были изображены влюбленные, они тянулись друг к другу над водой. Интересно, посмотреть на дома теперь. В солнечный или лунный день виды сверху проглядывали сквозь изображения. Зеркальный пол струился под ногами…
Поднялся на поверхность у Перекрестка Пяти Улиц. Вот цветочный магазин, бакалейная лавка и рассыльная контора Деметра Мендоса. Маленький книжный магазин. И очень старая гостиница «Тетушка Мима». Даже зимой не убирались маркизы провисшие под снегом. «Мы можем остановится и пожить у Мимы. Она гостеприимна и прекрасно готовит. Ее часто приглашали в Вышгород. Не знаю, как сейчас. Кафе на стрелке, разделяющее своей площадкой брусчатую улицу надвое. Это кафе тоже старинное, того времени, когда с „Темерариса“ сгрузили первые мешки с кофе». «Кафе Сольво» с крытой полуротондой для маленького оркестра на самом острие мыса. Любке узнал Длинного Сольво. В том же, до пят, военном пальто с гражданскими пуговицами и как всегда распахнутом. Любке не стал подходить и приветствовать, но остановился посмотреть, как Сольво лепит из снега в ротонде. Лепит, как всегда.
Поздний вечер, но все работало. «Ты говоришь, что хозяева не хотят закрываться в такое хорошее время? Да. Приятно сидеть в теплых золотых помещениях, глядя в окно на падающий снег. Радуясь редкому заснеженному посетителю; не ожидая покупки, доброжелательно поглядывать, как гость долго сбивает снег в ярко освещенном застекленном тамбуре. Старые радужные стекла. Тебе не кажется, что в старинных рамах они выглядят многоцветными витражами?»
Навстречу шли трое. Высокий мужчина одетый не совсем по зимнему. В очень осеннем плаще и такой же шляпе, на полях которой успел собраться снег. Женщина укутанная в теплую капштадскую шаль, зеленую с синим, вытканную серебряными рыбками. И девушка. Та, как маленькая кружилась вокруг взрослых и пела песенку о снеге, о колоколах и подарках. Взрослые смеясь, подхватывали. «Это не их дочь, скорее племянница». Проходя мимо, он отвернулся, но успел заметить – женщина внимательно посмотрела на него.
– Коста, я увидела…
– Да, Анне?
– Когда я училась в Старом лицее, к нам приходили дружить мальчишки из княжеской гимназии. Такой удивительный мальчик, юноша. Он был возраста Овит, из старших классов.
– Чем он был необычен?
– Он был… Он был очень бел и с красными, нет, алыми глазами, цвета тех роз, которые ты для меня вырастил.
Коста оглянулся, но никого не увидел.
– Он был всегда задумчив, если не печален. Очень крупен и высок. Овит говорила, что он любит потайные ходы, кладбища, самые глубокие подземелья Ветус Туррис.
– Ты узнала его в прохожем?
– Мне показалось. Его не было видно… давно. Он вернулся с последней войны, немного жил в городе и опять куда-то уходил.
Коста засмеялся, с последней войны… Удивительно все-таки играет время в Каэнглум.
Подошла девушка.
– Что случилось? Вы как-то весело встревожены. Опять пропустила начало истории?
– Вот не знаю Дори, начало или нет, но история вполне может начаться.
НАВРАП
Порыв ветра на миг раскроил облака и луна осветила город. Снег не держался на крышах и шпилях, освещенные улицы казались золотыми реками в серебряных берегах.
– Не экономят на топливе и электричестве, транжиры. Золотые строчки улиц… не прочесть. Вирши, как в той игре, каждый дописывает свою фразу, не читая предыдущую. Шея скрутится попасть в этот переплет! Как они перемещаются? Вот и форт. Милитаристы комолые. Причалы и доки видны, как на ладони. Где моя «Инсоленция»? В разлете… Не берегут тебя моя злато-серебряная. Не заботятся о тебе, мечта моих стапелей, которых у меня и нету… Безместное детство – колыбель смуты и темной перспективы… О, старая калоша «Фидуцей» в доке!
Раз, два… четырепять. Все мачты на месте. Осыпавшийся еловый лес… Бурелом. Что взять с этого жуткого многоэтажного монстра? Разве что пушки чистый поликсен с Дальних осторовов. Говорят у старого князя Акселя, яхта блещее, чем «Инсоленция», моё златосеребряное вожделение! Врут. Кто может сравниться с тобой? И смотреть не буду на ту аксиальную полулайбу. Чтобы не портить зрение и возвышенный аппетит. Янтарный полуостров. Почему «полу»? Все у них не так, все наполовину. Как хочется перепахать эти янтарный рощи. Зарыться в солнечных брызгах!
Любке решил пройти сквозь контору Мендоса и спустится по Стоступенной лестнице к площади Звезды, посмотреть на хрустальный купол перекрывающий площадь, и оттуда уж через Кельдер пойти к Новым воротам.
Его обгнала высокая тонкая дама, в длинном бледно-зеленом пальто. В облаке пакетов и коробок. Пролетая мимо, она будто не владея ногами, лишь выгнулась оглянуться; он увидел заплаканные глаза и виноватый взгляд, иссиня-ночного цвета лицо, пышные каштановые в золото волосы, светло голубые глаза; белый снежный шарф из велетского батиста. «Говорят, вытканный снежинками, и ни одной одинаковой. Удивительно, как она похожа на того матроса с парома!»
