— Из дома?
— Да, товарищ полковник, на днях получил.
— Как там? Плохо живут?
— Кто знает. Письмо бодрое, а чувствуется — трудновато им.
— Это хорошо. Не то хорошо, что трудновато, а то, что бодрость есть. Вот когда из души твёрдость да бодрость уходят, — это уже плохо. Нельзя распускать себя, нельзя! — Гаркуша говорил медленно, устало, а последние слова произнёс жёстко, тоном приказа. — Ответил им? — уже опять тихо спросил он.
— Не совсем, наполовину. Всё окончить не могу, дела не дают, а наспех не люблю…
— Нехорошо, Николай Иванович. Не ожидал: культурный человек, семьянин, и такое невнимание к своим… Так что у тебя, почему не в настроении? — вдруг спросил полковник.
Сидоренко хотел сказать «нет, ничего», но вместо этого с досадой кивнул на папку:
— Да вот из-за неё. Закончил дело лейтенанта Петрова.
— Это который? Командир второй роты у Гусарова?
— Тот самый, — подтвердил Сидоренко, удивлённый памятью полковника на людей.
Гаркуша снова потянулся за папиросой и, полузакрыв глаза, стал разминать её толстыми култышками обрубленных ещё деникинцем пальцев.
— Петров, Петров… Расскажи-ка, Николай Иванович, вкратце. Я что-то не в курсе. Если не секрет, — улыбнулся Гаркуша одними губами. — Не очень люблю такие рассказы, но знать надо.
— Да особенно и нечего рассказывать, товарищ полковник. Мелкое дело. Очень глупый; случай. Даже досадно. Лейтенант Петров, — вот его фотография из личного дела, — ещё молодой офицер. Родился в 1918 году в Староукраинске, мальчишкой нанялся в топографическую партию держать рейку. От топографов перекочевал к геологам, от тех ещё дальше, уехал на север — и пошло. Домой наезжал изредка, обычно зимой. Отслужил срочную службу, в армию пошёл добровольцем, попал в училище, из училища — на фронт. Был ранен. У нас он, да и вообще на фронте, сравнительно недавно. Командовал взводом. Был замкомроты, затем после Ольшанки — помните? — ему дали роту. Воевал неплохо, человек грамотный, умный. Отзывы о нём положительные. И начальников, и подчиненных, и товарищей…
— А с кем он дружил? — вдруг перебил полковник.
— Да близко, собственно, ни с кем. Немножко — с командиром взвода Логиновым, немножко с офицерами штаба, — и, перехватив взгляд полковника, Сидоренко опередил его вопрос: — Я уже об этом подумал. Нет, дружба носила здоровый характер, так как никаких целей личного благополучия он не преследовал. В быту Петров скромный, весёлый и приветливый человек. В общем — воевать бы ему да воевать, так нет же… Вчера ночью он вернулся в подразделение от комбата, передал командование ротой командиру первого взвода, разъяснил боевой приказ, обстановку, а сам, вместо того, чтобы сразу идти с ротой в бой, задержался, выпил и с пьяных глаз убежал в тыл — дезориентировался.
— А может, просто «дезертировался»?
— Не похоже, товарищ полковник. Во-первых, Петров — человек смекалистый и умный, он мог бы сделать это гораздо тоньше. Во-вторых, нарвавшись на солдат второго эшелона, он принял их за гитлеровцев и, командуя воображаемой ротой, решил открыть баталию. Видя, что никто его команды не выполняет, изругал всех предателями, изменниками и с криком «русские погибают, но не сдаются!» бросился один вперёд. Чуть спьяна не перестрелял наших же солдат… Картина, конечно, не лишена комизма, но психологически нельзя не принять этот факт во внимание.
— Пожалуй. Недаром говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», — согласился Гаркуша.
— Ну вот, собственно, и всё. Но факт остаётся фактом, и дело может кончиться для него плохо. Как посмотрят. А ведь, по правде говоря, жаль его… Когда о деле думаешь — не жаль, а когда просто о нём — жалко как-то. А вам?
Полковник, казалось, не слышал вопроса. Склонясь, он время от времени раскрывал сжатые в кулак пальцы правой, здоровой, руки и смотрел на маленький тёмный предмет, лежащий на ладони. Острым глазом Сидоренко разглядел: это была извлеченная откуда-то деформированная после выстрела пуля небольшого калибра для пистолета иностранной марки. Привыкший не задавать вопросов старшим начальникам, следователь выжидательно молчал. Гаркуша вздохнул и вдруг поднялся.
— Абстрактной жалости нет и быть не может, — строго и громко сказал он и, заметив взгляд Сидоренко, сжал пальцы и бережно спрятал кусочек металла в левый карман кителя. — Отдыхайте, капитан. Спокойной ночи.
Полковник тяжело вышел из дома в темноту ночи.
«Что бы это значило?» — тревожно подумал Сидоренко.
За внешне спокойным видом полковника он всё время чувствовал какую-то его тяжёлую внутреннюю напряжённость.
На столе запел зуммер телефона. Сидоренко взял трубку. Узнав полос генерала, он тут же весь подтянулся и даже поправил ремень. Лично к нему генерал ещё ни разу не звонил.
— Это я — семнадцатый. Игнат Васильевич у вас?
— Так точно, товарищ семнадцатый. Только что был зд…
— Ну, наконец-то нашёлся, — как-то уж очень тепло, по-житейски, прозвучал голос генерала. — Он, наверное, сейчас сидит и о делах рассуждает? Так вы не очень-то… о делах… И проводите его обязательно, — голос генерали дрогнул и стал сердитым и строгим: — Его сын, не приходя в сознание, умер при нём на операционном столе…
Захлопнув за собою дверь, Сидоренко окунулся в ночь, как в банку с тушью. «Какой человек, какая воля! Так вот оно к чему: «Нельзя распускать себя, нельзя». А я-то, болван, лез к нему с этим Петровым…» — думал капитан на ходу. Глаза привыкли к темноте. Пройдя ещё немного, Сидоренко остановился: уткнув лицо в сгиб локтя, прислонясь к дереву, стоял старый большевик. Прошло несколько секунд. Полковник со стоном скрипнул зубами и, резко выпрямившись, пошёл дальше. Не нарушая его одиночества, Сидоренко последовал за ним.
— Стой! Кто идёт? — послышался оклик солдата комендантского подразделения.
— Свой, — продолжая идти, ответил полковник.
— Стой, стрелять буду! Пропуск? — властно скомандовал часовой.
Полковник остановился и негромко сказал:
— Чека.
— Чита, — ещё тише отозвался солдат и мигнул фонариком: — Товарищ полковник! — смутился он. — Извините, не узнал в потёмках.
— Чего ж извиняться, молодцом. Хорошо несёте службу… А вы что позади топчетесь, товарищ капитан? — неожиданно повернулся он к следователю, также обнаруженному лучом фонарика.
— Я, товарищ полковник, так, пройтись перед сном…
— Неубедительно. Отправляйтесь спать. И… — в темноте прозвучали простые, совсем некомандирские слова — …и спасибо, Николай Иванович. К сожалению, в моей семье почему-то и шальные, и нацеленные пули щадят именно меня, старика. Идите…
