его место. Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром братья продолжали копать, преодолевая усталость и жажду.
Слуги могли бы им помочь, но так как этот колодец должен был стать колодцем туарегов, вниз они не спускались. Но и им работы хватало: слуги поднимали тяжелые корзины, ходили в горы за каменными плитами, которые приходилось тащить на собственных спинах… Трудились все, и тем не менее настал момент, когда рассудительная Лейла приняла решение прекратить работу, потому что воды осталось совсем мало – чуть больше трех баклажек, и сколь бы ни были выносливы люди, всему есть предел.
Принесли в жертву одну из овец, которая вот-вот должна была умереть своей смертью, напились ее крови, пообедали почти сырым мясом и, устремив взоры в точку, откуда должны были появиться те, кто отправился за водой, стали ждать.
Но кто появился, так это стервятники.
Нетрудно было догадаться, что там, откуда они появились – в затерянном уголке Сахары, – разыгралась трагедия. Стервятники прилетели, напировавшись вдоволь, а теперь надеялись поживиться и здесь.
Поживиться?
Для истинного туарега умереть от жажды было позором. Если такое случалось, это говорило об одном – он не усвоил уроков предков. Пустыня была домом туарегов, а разве хозяева не знают, где в их доме вода? Умерших от жажды в загробном мире наверняка встречают презрением и насмешками: а был ли ты туарегом, слабак? Почетно было умереть в бою или в сражении со зверем. Болезнь тоже не считалась позором, ибо болезни насылает Аллах, но чтобы жажда сломила туарега… Это было немыслимо!
Прошел еще один день.
Затем еще один.
Слетелись новые стервятники. Кружили и кружили в знойном белом небе.
Три чахлые пальмы застыли – в этом проклятом месте не было даже ветра, чтобы пошевелить их листья.
Солнце и тишина.
И Смерть, которая пока еще не решилась кого-то из них увести за собой.
Лейла распределила оставшуюся воду – черпачок каждому, и семье, и слугам. Когда из баклажки была выжата последняя капля, она издала глубокий вздох и тихо произнесла:
– Аллах велик, да будет славен он! Теперь остается одно – ждать.
И они ждали.
Ждали…
Ждали…
Смерть тоже ждала.
Несмотря на то что была стара как мир и даже старше этого мира, прежде всего, она была женщиной, а посему капризной.
Смерть любит развлекаться тем, что приходит раньше времени за людьми здоровыми и крепкими. Они-то думают, что их ждет прекрасное будущее, но как бы не так. Смерти виднее, где поставить точку. Но, конечно, чаще ей достается легкая работа.
Уж чего проще – дунуть, чтобы загасить едва теплящийся фитилек. Но и тут она могла быть капризной. Встанет в ногах больного, послушает мольбы о том, чтобы наконец положить конец страданиям, – и уйдет восвояси.
А сколько раз она насмехалась над самоубийцами, которые, можно сказать, делали ей подарок. Не нужен ей такой подарок – пусть еще помучаются, может, научатся ценить то, чего у них раньше было вдосталь.
Зато она силком волокла за собой тех, кого ужасало следовать за ней.
В Смерти самое плохое то, что она одинаково питает отвращение к тем, кто ее любит, и к тем, кто ненавидит.
Она преследует тех, кто от нее бежит, и сама бежит от тех, кто гонится за ней.
Ни один человек за долгие века так и не сумел понять ее мрачного юмора.
И нет ни одного, кто сумел бы обмануть Смерть.
Гасель Сайях, первенец легендарного имохага, от кого он по обычаю предков унаследовал имя и ранг вождя, сидел у подножия самой большой пальмы, наблюдал за кружением стервятников и задавал самому себе одни и те же вопросы:
«Для чего Смерть отправила к нам крылатых посланников, если сама решила пока не появляться?»
«Где она прячется?»
«Чего она ждет?»
Время от времени он закрывал глаза, пытаясь отгадать, что бы предпринял его отец?
Забить одного из верблюдов, выпить кровь, съесть жир из горба, без сомнения, было бы неким решением. Однако он очень хорошо понимал, что ни женщин, ни детей, ни старого Суйлема это не спасет.
Больше всего его мучило, что выпавшее на их долю испытание может оказаться не по силам и ему самому, восемнадцатилетнему, и его братьям. Сулейману только что исполнилось шестнадцать. Хороший возраст, чтобы стать воином. Но ни у кого из них не было опыта.
В отсутствие воды трудно продержаться. Солнце жжет так, что плавятся камни. Его мать, Аиша, истощенные слуги угасают на глазах.
Мать права, единственное, что они могут сделать, – верить в благоволение Аллаха.
И ждать.
Ждать…
Ждать…
Даже мухи на сухих шкурах не шевелились, силы были только у стервятников, паривших в небе.
Тот скалистый массив, где они остановились, по всей вероятности, не был отмечен ни на одной из карт. Одно несомненно – он находился неподалеку от того места, где регистрировалась самая высокая температура на планете: плюс 58 градусов [1]. Пустыня в пустыне – ни один нормальный человек не будет сооружать тут очаг. Однако обстоятельствам было угодно, чтобы именно в этом месте остановилась семья Гаселя Сайяха.
Все они находились в предсмертном трансе.
Стервятники закрывали небо.
Кровь в венах сгустилась до состояния магмы, когда та, бурля, сползает вниз из жерла вулкана.
Они уже не потели – нечем было потеть.
Лейла закрыла глаза, в который раз вспоминая обветренное лицо мужчины, которого любила больше всего на свете и даже в мыслях оставалась верна ему.
В тот день, когда ее муж покинул лагерь, он доверил ей своих детей. Но получилось так, что она не сумела позаботиться о них должным образом. После многих лет скитаний они оказались здесь, в полушаге от смерти, и ей не приходило в голову, что предпринять.
Ах, Гасель, Гасель, ты бы спас свою семью.
Ее самый нежный, самый храбрый, самый сильный мужчина смог бы защитить ее, как защищал, пока был жив. И ее, и детей.
А сама она, хоть и прислушивалась всегда к своему учителю, оказалась ни на что не способной.
Лейла не плакала – так ее научила мать: настоящая тарги – женщина, жена и мать – никогда не плачет.
Она не взывала о помощи, ведь в ее венах текла кровь многих поколений имохагов.
Она лишь молча проклинала свою собственную бездеятельность.
Вдруг донесся раскат далекого грома.
Она внимательно прислушалась.
Последовал новый раскат.
Лейла выбежала из большого шатра из верблюжьей шерсти и уставилась в небо: ни единого облачка.
– Это гром?
Ее сын, Гасель, подошел к ней, едва заметно мотнул
