А, все это ерунда. Мелкие жалобы, не больше.
Важнее было то, что мой спутник не только совершенно не догадывался о моем плачевном состоянии, но еще и ухаживал за пастушкой – нарезал своим ножиком мясо на ломтики и клал их ей на хлеб.
Мои руки помимо воли продолжали подносить вино ко рту, но напиток давно уже стал совершенно безвкусен, а томление в груди все усиливалось и усиливалось.
В голове моей разнесся смех гордой волчицы – второй меня.
Но положение было безвыходным – мое тело продолжало страдать, и душа вместе с ним – а все потому, что прямо передо мной сидела эта мерзкая пастушка; и, что хуже всего, эта пастушка – скромница-милашка, как раз такие и нравятся моему спутнику.
Влюбиться в такую чахлую девчонку – какие же глупцы эти мужчины. Только вслух я это сказать не могла, иначе себя показала бы еще большей дурехой.
Иными словами, сейчас я вела оборонительное сражение.
От стратегий, не подходящих к моему характеру, тоже есть своя польза.
– Я не помню, что именно за город. Но при этой пытке они там пускали овец лизать человеку подошвы.
– Эээ, овец?
Я полагала, что эта чахлая скромница положит мясо между двумя ломтями хлеба и начнет клевать потихоньку. Однако она прилично откусила.
Только рот у нее был слишком маленький, и нормально прожевать такой здоровый кусок она явно не могла. Да, у нее очевидные затруднения.
Отрастить рот побольше да откусывать поменьше – и проблема решена. Но я не хотела говорить это вслух, уж больно довольная физиономия была у моего спутника. Я молча варилась в своем собственном гневе, лишь все запоминала.
В человеческом обличье это было, возможно, и к лучшему.
– Да, они посыпают солью босые подошвы, а потом пускают овец. Сперва преступнику просто щекотно, но овцы лижут не переставая, и щекотка переходит в боль…
Лишь богам ведомо, сколько вина я уже выпила – я даже получала удовольствие от этого явно преувеличенного повествования.
Вообще-то, если все время путешествуешь, должен бы привыкнуть к такому.
Но он никогда прежде этого не говорил.
Голова раскалывалась все сильней.
– И правда; всякий раз, когда я поем солонины, мои овцы меня окружают и лижут мне пальцы, это очень неудобно. Они милые крошки, но не знают, когда нужно остановиться, и это иногда пугает.
– Ну, в таких случаях достаточно, если твой рыцарь вмешается.
Мои уши чуть дернулись; разумеется, мой спутник ничего не заметил.
Под «рыцарем», о котором он упомянул, подразумевался вот этот мерзкий пастуший пес.
– Это ты про Энека? Вообще-то… Энек иногда чересчур усерден и не знает меры.
Тут сразу что-то недовольно заворчало у ее ног.
Пастуший пес все это время наслаждался кусочками хлеба и мяса, которые ему доставались со стола.
Я просто чувствовала, как он иногда кидает на меня свои взгляды.
Как смеет простая шавка подозревать в чем-то чистую и благородную волчицу!
– Значит, твоим пастушеским мастерством можно только восхищаться.
Глазки пастушкины удивленно распахнулись, щечки порозовели – и явно не от вина.
Кончик хвоста напрягся под моим балахоном.
Это от гнева, должно быть, у меня все плывет перед глазами.
– Кстати, госпожа Нора, ты расскажешь когда-нибудь о своей мечте кому-нибудь?
Мечта.
Это слово меня пробудило. Теперь я видела, насколько сама не своя я была все это время.
Быть может, весь этот раздражающий разговор – всего лишь сон? Нет, нет, не может быть.
Мне действительно становилось все хуже.
Но сейчас сдаться было нельзя. Надо было продержаться до возвращения в свою комнату.
В конце концов, я сейчас была на враждебной территории.
Если пытаться проверять границы своих возможностей, находясь на враждебной территории, может получиться совершенно не то, чего ожидаешь.
Если я прямо посреди этого редкого празднества заявлю, что мне плохо, – это приведет лишь к неловкости, и вина будет целиком на мне.
Мой капкан был установлен в нашей тесной комнатушке.
Если я признаюсь, что больна, после того как туда доберусь, мою охоту можно будет счесть удачной.
Это все равно что охотиться на кролика, который ничего не знает о том, что я подстерегаю его в кустах.
Если так – тем более нельзя показывать сейчас, как мне плохо. Надо бы, пожалуй, взять кусок говядинки – но, увы, даже руку поднять было трудно. Я не могла дотянуться до блюда.
Похоже, это мой самый большой провал за сегодня.
– Что, уже пьяна?
Мне даже смотреть на него было не нужно, я и так знала, что сейчас он натянуто улыбается.
Несмотря на то, что тело мое страдало, уши и хвост – моя гордость – по-прежнему были здоровы.
Даже не глядя, я все равно знаю, что мой спутник ест, как держится, с каким лицом на меня смотрит.
Так что и сейчас мне было совершено ясно, какое у него выражение лица, когда он кладет передо мной кусочки мяса, а потом понимает, что я даже поблагодарить его не в состоянии.
Как я выгляжу в его глазах, что подумают люди вокруг – я была уже не в силах думать обо всем этом.
Ничего уже не имело значения. В голове осталась лишь одна мысль.
– Эй, твое лицо…
Я хотела лечь.
– Хоро!
И после этого возгласа моего спутника Лоуренса все скрыла тьма.
***
Очнувшись, я обнаружила, что лежу под знакомым удушающе толстым одеялом.
Как я здесь оказалась – почти не помнила.
Все было как в тумане; помнила только, как меня несли.
Я чувствовала себя немного неловко, но в то же время была тронута… самую малость.
Однако, сказав себе, что, быть может, то был всего лишь сон, я тут же прогнала это чувство.
Ибо уже видела подобные сны прежде.
Если я спутаю сон с явью – кто знает, как он меня ругать начнет, когда я его поблагодарю.
Мудрая волчица злится, когда ее ругают, улыбается, когда хвалят, и наносит удар, когда жертва теряет бдительность.
«…»
Сейчас я была лишь плотно замотана в это тяжеленное одеяло.
Как неловко.
Пирушка, конечно, закончилась сразу же.
Для той, кто понимает всю важность празднеств, это было печальнее всего.
Я никак больше не могла сохранить достоинство Мудрой волчицы.
Я, конечно, не люблю, когда мне поклоняются, но и отбросить собственную гордость не желаю.
Особенно перед этим добряком-торговцем.
«Хм…»
Но если подумать…
По сравнению с теми многочисленными неловкими ситуациями, в которых я уже оказывалась за время моих странствий с этим дурнем, последнее происшествие – ну совсем ничего особенного. Да, по правде сказать, любого из тех происшествий было достаточно, чтобы начать оплакивать бедную репутацию Мудрой волчицы.
