Артур Дойл - Алмаз раздора. До и после Шерлока Холмса [сборник]

Искусство дуэли во Франции не исчезло, и это подтверждается тем фактом, что в течение двадцати лет после Ватерлоо оно было с успехом перенято «низшими сословиями». Вполне могло случиться, что то, с чем не могли покончить указы королей, умрет под градом насмешек, когда конкуренты — бакалейщики станут посылать друг другу вызовы или же владелец бань пошлет секундантов к печнику за то, что тот сложил ему негодную печь. Тем не менее эти «плебейские единоборства» зачастую не уступали по накалу дуэлям воинов или вельмож. В городе Дуэй медник и галантерейщик были найдены мертвыми после поединка на саблях. Все споры по любому предмету и поводу разрешались одним и тем же нелепым способом. Двое критиков выпускают друг в друга четыре пули по поводу достоинств и недостатков классицизма и романтизма. Дюма-отец стреляется с драматургом Гайяром и в своем стремлении отстоять авторство драмы рискует сделаться участником трагедии. И наконец, в Бордо драгунский офицер вызывает старьевщика, после чего едва избегает расправы со стороны разъяренных иудеев-ортодоксов.

Хуан Гонсалес. Дуэль

Потрясшая всю Европу дуэль между мсье Дюлонгом и генералом Бужо являет собой апофеоз жестокости и бессмысленности этого обычая. Дюлонг был мирным адвокатом и депутатом Национального собрания, а Бужо — профессиональным солдатом и метким стрелком. Дюлонг как член законодательного органа произносит в парламенте критическую речь, после чего тотчас получает вызов от пламенного «правдолюбца». Напрасно он заявляет, что в его выступлении не было ни малейших намеков на какие-либо личности. Он обязан принять вызов, иначе подвергнется суровому общественному порицанию. Они оба выходят на дуэль, и опытный стрелок убивает своего гражданского соперника прежде, чем тот успевает выстрелить в воздух. Тут мы задаемся теми же вопросами, что и оксфордский профессор математики, прочитавший «Потерянный рай» Мильтона. Что доказал этот меткий выстрел? Восторжествовали ли истина и справедливость? Это навсегда останется тайной.

Англичане едва ли имеют право резко и критично осуждать дуэли, поскольку наша история столь же изобилует кровавыми пятнами, как и история Франции. Однако наконец-то настало время, когда и в Британии, и в странах Содружества дуэль сделалась таким же историческим анахронизмом, как применение пыток и сожжение ведьм на кострах. Франция лишь тогда сможет считать себя равной англосаксонским народам по уровню развития общества, когда навсегда избавится от этого мрачного пережитка прошлого.

— Тихо! — вдруг сказал мой попутчик, подняв руку и взглянув на свою жену, которая уютно устроилась в углу, закутавшись в шаль. — Замолчите, прошу вас!

— Но, сударь мой! — ошеломленно возразил я. — Мое упоминание о докторе Прайсе…

— Молчите! — прервал меня мой спутник, чуть повысив голос. — Ни слова больше!

Его поведение показалось мне, по меньшей мере, странным. Господин, оборвавший меня на полуслове, и его жена сели в поезд в Регби, и мы уже больше часа коротали дорогу, обсуждая последние новости. Наш разговор плавно перетекал от одной темы к другой, и среди всего прочего я коснулся наделавшего много шума репортажа о некоем докторе Прайсе, который попытался возродить древние ритуалы друидов, кремировав умершего младенца. К моему великому удивлению, вскользь произнесенная фамилия этого врача привела моего попутчика в состояние, близкое к панике. Вот почему он столь резко оборвал меня.

— Да, все хорошо, — произнес он, наклонившись и посмотрев на жену. — Она спит. Давайте-ка пересядем в дальний угол, чтобы она не слышала нашего разговора, если вдруг проснется.

Я неохотно повиновался, попутно пытаясь догадаться, к чему это вдруг такие предосторожности.

— Прошу простить великодушно, — виновато посмотрел он на меня, кивнув в сторону мирно дремавшей женщины. — Для нее это очень болезненная тема. До сих пор не могу забыть, как у нее случился приступ мании преследования при одном лишь упоминании об этом.

— О чем именно?

— О друидах и их обрядах.

— Подумать только! — вырвалось у меня.

— Всю неделю я старательно прячу от нее газеты, — продолжал мой случайный знакомый, — чтобы она не узнала о дикой выходке этого доктора. Я убежден, что это нанесло бы ей глубокую душевную травму.

— Да что вы! — удивился я, в своих мыслях все больше склоняясь к тому, что у моего собеседника не все в порядке с головой.

— Ах да, вы же ведь ничего не знаете, — улыбнулся он, перехватив мой изумленный взгляд. — Дело в том, что незадолго до нашей свадьбы — а с той поры минуло почти десять лет — моя супруга пережила тяжелейшее потрясение, причиной которого стал именно друидизм. В газеты это не попало, однако осталось много свидетелей, способных подтвердить факт этого происшествия. Оно оказало совершенно губительное воздействие на ее нервную систему, и малейшее напоминание о случившемся надолго выводит ее из равновесия.

После этого короткого предисловия мой попутчик наклонился ко мне и полушепотом рассказал о выпавшем на ее долю совершенно невероятном приключении, то и дело поглядывая на спящую жену. Я попытался с наибольшей точностью воспроизвести его слова, но мне не под силу передать ни его мрачную и порой даже жутковатую манеру изложения, ни эффект, производимый мигавшим вагонным фонарем, бросавшим зловещие отсветы на лицо мирно дремавшей героини этой истории.

— Мне неизвестно, хорошо ли вы знаете Уэльс, — начал он, — но даже если это и так, то вряд ли вы когда-нибудь добирались до местечка под названием Аландуран. Эта захолустная деревушка находится на севере, почти у самого моря. Ее не на всякой карте и отыщешь, а туристы если туда и забредают, то по чистой случайности. Осенью 1872 года мы волею судеб оказались в тех краях и были столь очарованы их первозданной пасторальной красотой, что решили там немного задержаться. Компания у нас составилась довольно большая: мой брат Стивен с женой, моя невеста с двумя братьями и трое моих лондонских друзей. Мы от души веселились, весьма удивляя и порой раздражая мирных обитателей тех патриархальных мест, как вдруг это едва не ставшее для моей невесты трагическим происшествие не положило конец нашему беззаботному отдыху.

Должен вам сказать, что моя жена — тогда еще мисс Мэдисон — в юности отличалась весьма смелым характером, который зачастую граничил с безрассудством. Казалось, ей неведомо чувство страха. Я постоянно выговаривал ей, что она неоправданно рискует, ее братья вторили мне, но все напрасно. Чем больше мы говорили, тем более дерзкой она становилась. Когда мы совершали какое-то более-менее серьезное восхождение, нам приходилось идти первыми и прокладывать путь, оставляя ее замыкать цепочку, чтобы с ней не случилось несчастье.