Вот и сокровищница!
Том остановился, ошеломленный. Эта дверь не похожа на другие.
Как открыть ее, не видя ни засова, ни замка, никакого другого приспособления.
Богатство манило, но не подпускало. Том взял у своего помощника ящичек, поставил возле двери, протянул фитиль. Поглощенный своим занятием, он не заметил черного фараона, который, ступая словно кошка, появился у него за спиной и поднял свое копье, целясь ему в спину. Спас закоренелого авантюриста прилетевший вслед за хозяином попугай. Увидев чужих людей, Кенатон прокричал сиплым голосом:
— Входит божественный фараон, сын…
Том Риджер молниеносно выхватил пистолет и выстрелил. Как обычно, не попал. Но прежде чем он успел второй раз спустить курок, Эхнатон исчез в боковом коридоре. Полицейский бросился за ним, но того и след простыл.
Ему не хотелось бежать с пустыми руками, хотя разум и подсказывал, что сейчас нужно спасаться, а потом вернуться снова с большим отрядом верных ребят, очистить подземелье от этого сброда и забрать все, а не только то, что можно унести с собой. Но чувства затуманивали разум. Он откроет склад, набьет карманы опалами и проложит себе путь среди врагов пулями.
Том, грубо встряхнув отупевшего Гурмалулу, потащил его к сокровищнице. Возле двери дал ему зажигалку.
— Слушай! — сказал он ему. — По моему приказу зажжешь конец фитиля! И беги ко мне!
Гурмалулу послушно склонился над смертоносным зарядом, а Том Риджер отбежал, готовый преградить путь дикарям, если те попытаются напасть.
— Зажигай!
Гурмалулу поднес огненный язычок к фитилю, но не успел Том крикнуть: «Беги!», как плита с грохотом перегородила коридор, отделив его от слуги и сокровищ.
Крум Димов лежал связанный на ворохе белого сена в тесном подземелье. Эхнатон знал, что этот пленник был самым сильным козырем в игре с Марией. Крум в темноте потерял счет времени. Он засыпал или бодрствовал — и во сне, и наяву обдумывая возможные способы спасения.
Мысленно он вновь и вновь проходил весь путь от колодца со змеями до своей камеры, вспоминал направление тоннеля, его повороты, ступени. Если бы ему удалось освободить Марию, он смог бы снова вернуться к тому месту. А как выбраться из глубокого колодца, это они решат уже на месте. Пока он висел над скопищем змей, он заметил в скале какие-то отверстия, поднимающиеся вверх.
Затем мысли его возвращались снова к первому вопросу: как освободиться от веревок, как выбраться из камеры? Почему только в романах герою всегда удается разрезать веревку либо острым камнем, либо забытым случайно ножом, либо пережечь ее на огне или с помощью лазерного луча? А у него сейчас, впервые в жизни попавшего в подобное положение, не было под рукой ничего подходящего.
Он привык больше рассуждать, чем действовать. Если бы с ним была Мария, она бы сказала: «Будем думать!» Она всегда была человеком действия. И сейчас без нее он чувствовал себя неуверенно, не знал, что предпринять.
А что, если там их подстерегают уцелевшие от минувших эпох чудовища, как в «Затерянном мире» Конан Дойля? Он своими глазами видел огромного кенгуру, другие видели гигантских эму, третьи — ящерицу.
Он знал об истребленной птице «моа» в Новой Зеландии, которая была ростом в три с половиной метра, а также о мадагаскарской пятиметровой «воромпатре», жившей несколько веков назад, Раз на «континенте-музее» Австралии уцелели древнейшие млекопитающие, почему бы здесь не остаться некоторым гигантским животным и птицам? Скажем, какому-нибудь тиранозавру, какой-нибудь «диатриме» — огромной хищной птице с клювом-гильотиной!
Внезапно Крум закусил губу. Как это он поддался иллюзиям, забыл о законах физики, как мог пренебречь логикой? Ладно, видел он гигантского кенгуру ростом с трехэтажный дом!
Что могло бы вызвать этот оптический обман? То же самое, что преподносит в мертвой пустыне цветущие оазисы, что дает пищу легендам о Летучем голландце — рефракция, или мираж, фата моргана, демон пустыни.
И вне какой-либо связи с этим открытием в сознании родилось другое решение. Словно мозг внезапно прояснился и решал сейчас одну задачу за другой, как на экзамене. Охранники его были аборигенами. А ведь он — психолог, знакомый в основных чертах с психикой первобытных людей. Да, он изучал все это, хотя Том Риджер, конечно, лучше знает практическую психологию.
Дворец, бесспорно, египетский, как и одежда, и оружие черных воинов. Однако рубцы на груди и отсутствие резца в нижней челюсти недвусмысленно выдавали обычаи австралийских туземцев. Таких обычаев, насколько помнил Крум, в Египте не существовало.
Ему надо обращаться с ними, как с настоящими аборигенами, необходимо применить то, что он знал о них…
И прежде чем он успел составить план, послышался звук открываемой двери, пламя факела разогнало мрак, и он увидел вошедшего Эхенуфера, начальника стражи. Но и тот был с выбитым зубом и с рубцами на груди. Значит, можно попробовать поговорить с ним…
— Эхенуфер! — сказал он, пристально всматриваясь в него. — Узнаешь ли ты меня? Знаешь ли ты, кто я такой?
Чернокожий даже не взглянул на него. Он подошел к Димову, перевернул на спину, проверил, крепко ли связаны руки. Тогда Крум прокричал:
— Сын мой! Неужели ты не узнал духа своего отца?
Эхенуфер вздрогнул, однако овладел собой и снова ничего не ответил. Крум заметил, что он затронул какую-то струну. Такой номер не прошел бы с чернокожими, которые чаще входят в контакт с цивилизованным миром. Но этот не знал белых. Поэтому Крум быстро продолжил, не давая времени опомниться!
— Ты ведь знаешь, что духи умерших — белые. Я буду белым до тех пор, пока не вернусь в камень, в котором обитал. Тогда я будут ждать, пока мимо не пройдет беременная женщина, чтобы вселиться в ребенка, которого она родит. И после этого я снова стану черным, храбрым черным охотником.
Эхенуфер невольно промолвил!
— Так, так! Белые — духи!..
Но он вовремя опомнился и умолк на полуслове.
Крум поспешил добавить:
— Каким храбрым воином был ты, Эхенуфер!
— Какой же я Эхенуфер! Я — Баданга!
Крум проговорил, притворяясь пристыженным:
— Как я мог забыть! Но ведь ты знаешь, что когда черный живой человек становится белым, он начинает забывать.
Эхенуфер — имя египетское, а Баданга — австралийское.
— Да, да! — подтвердил Эхенуфер. — Тогда человек становится глупым. Поэтому белые не могут читать следы, не помнят тотемов.
Крум продолжал:
— Каким выносливым юношей ты был во время испытаний, полностью готовым к тому, чтобы стать мужчиной. Никто другой не мог так долго пробыть один в пустыне, как ты, голодный, мучимый жаждой.
